Я расскажу, подумалось мне, что, шпионя, человек испытывает восторг и возбуждение, сравнимые лишь с азартом игрока, шпионить чудесно, и, по-моему, ничего лучше в жизни не бывает.
Это мать открыла мне, какое бесконечное наслаждение приносит подглядывание. Она, если говорить честно, всегда испытывала тайную склонность к шпионству. Она унаследовала ее от отца, который в последние годы жизни с несокрушимым прилежанием и самозабвением шпионил за всем, в чем угадывал божественное присутствие. Видимо, моя мать у него переняла страсть к подглядыванию за теми, в ком воплощено нечто божественное. Этим, надо полагать, и объяснялась история, случившаяся в тот день, когда мы вместе – мать, отец, мой брат Максиме и я – ехали на нашей новенькой сверкающей «шестисотке» и когда самые темные силы мира, объединившись, заставили нас повернуть к Порт-Льигату, расположенному неподалеку от Кадакеса. Мы захотели взглянуть на место, где обитает Сальвадор Дали.
По мере приближения к Порт-Льигату я наблюдал, какие бурные эмоции овладевают матерью, но, по правде говоря, и нас охватил не меньший восторг и волнение, когда мы увидели Дали – он обедал вместе с гостями на террасе своего дома. А ведь матери и в голову не могло прийти – нам и подавно, – что так просто увидеть гения Ампурдана и так просто вблизи понаблюдать, что он делает на замечательной террасе, увенчанной двумя гигантскими яйцами.
По велению матери отец резко остановил машину у последнего поворота дороги, спускающейся к Порт-Льигату. Это был удивительный и незабываемый миг. Мать, отец, брат и я, сидя в нашей «шестисотке», шпионили – молча, благоговейно, не упуская ни одной мелочи, – за трапезой, протекавшей под гигантскими яйцами. Вся сцена, казалось, была срежиссирована специально для нас.
Мы шпионили довольно долго, пока мать – хрипловатым, как всегда, голосом – не объявила, что не сдвинется с места, пока не узнает, правда ли, что все существование гения – сон гения, работа его кишечника, его ногти и насморк, его кровь, жизнь и смерть – по самой природе своей отличается от того, что свойственно простым смертным.
– А как, скажи на милость, ты собираешься это узнать? – спросил отец.
И тогда она вместо ответа принялась бешено сигналить, лихорадочно давая мне наставления:
– Скажи ему, что тебя зовут Марселино. Это его позабавит, я уверена.
Застыв от ужаса, я пытался угадать, что еще взбредет матери в голову, но тут совершенно неожиданно мы увидели, как Сальвадор Дали, словно уразумев, что именно к его мировому гению взывают из скромной испанской легковушки, театрально приветствовал нас, энергично ткнув тростью в сторону неба.
Мать заявила, что этого мало, что это ни в коей мере нельзя считать убедительным доказательством тому, что Дали и вправду гений, а не самый заурядный человек, не такой, как почти все прочие смертные. И тогда, ласково оглядев нас, она сказала, что именно мне предстоит определить, на самом ли деле жизнь предполагаемого гения, который сидит на террасе, увенчанной парой гигантских яиц, отличается от жизни остального человечества.
– Ты должен вырвать из его уст одну-единственную фразу, – сказала мать. И велела мне подойти поближе к террасе, словно я хочу спеть Дали серенаду, а потом задать вопрос, любой пришедший мне на ум, какой угодно, ведь о чем бы я ни спросил, Дали ответит, и ответ его покажет, на самом ли деле он всегда и во всем гениален или у него тоже бывают периоды расслабленности, и он опустится до банальности, отвечая мальчику, который клянется, что его зовут Марселино.
У меня задрожали поджилки при одной только мысли, что я должен выполнить столь экстравагантное и сложное задание, но, помнится, я почувствовал еще и восторг, какой знаком только тем, кто испытывает острое наслаждение, шпионя за другими людьми.
В фигуре художника Дали мне вдруг по чудилась волнующая тайна. Пожалуй, именно это и придало мне сил, заставило вылезти из машины и приступить к первой в жизни шпионской операции.
Я медленно приблизился к дому, встал под самой террасой и стоял там довольно долго, слушая разговоры, которых не понимал. Мне не удалось удержать в памяти ничего из сказанного Дали и его гостями, кроме одной фразы, хотя и ее тоже я тогда не понял; эту фразу Дали я решил записать в свой американский блокнот, куда записывал все, чего не понимал, с тем, чтобы потом спросить разъяснения у родителей.
Фраза, которую я не понял, но записал, звучала так: «Завтра я займусь яйцами на торсе Фидия».
Я записал фразу и продолжал подглядывать, оставаясь незамеченным, пока до меня наконец не дошло, что пора все-таки выполнять задание. И тогда я, набравшись духу, прокричал три раза подряд:
– Сеньор Дали! Сеньор Дали! Сеньор Дали! Пожалуйста, посмотрите сюда!
Первым выглянул сам Дали, который пожелал выяснить, что же там внизу происходит.
– Меня зовут Марселино, – промолвил я. – И я хочу задать вам вопрос, только один вопрос, сеньор Дали.
Дали, чью голову украшал венок из лавра, оливы и роз, уставился на меня слегка ошарашенно, потом посмотрел очень пристально.
И тут я задал ему первый пришедший мне на ум вопрос, а именно:
– Я хотел бы спросить, сеньор, не будете ли вы так любезны и не дадите ли какой-нибудь сувенир для нашей семьи?
– Нет и нет, – сказал кто-то.
А Дали, быстро заморгав, посмотрел на меня как-то странно, и я увидел, как сильно переменилось выражение его лица – удивительная перемена, словно передо мной был уже совсем не тот человек, что миг назад. Он вдруг исчез, но через несколько секунд появился снова, и теперь лицо его опять было таким же, как в минуту, когда я попросил у него сувенир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39