Платье, мебель — ну и что? В жизни бывает всякое, разное, похуже этих поступков. Другая жена, наоборот, пилила бы: достань то, достань это. В городе некоторые «дамы» вообще не открывают двери магазина с улицы и ещё хвастаются перед другими. Или вот ссора из-за денег…»
Хозяин вдруг поднял голову, с удивлением взглянул на гостя.
— Что ты сказал?
— Прохладно в квартире, говорю.
— Так уж несколько дней не топлено. Затопить?
— Нет, зачем в такое позднее время.
Приподнявшийся Тоскин плюхнулся на стул и пробормотал:
— Быстро разгорится же… тяга хорошая… если очень уж одиноко, иногда топлю, открываю дверцу, сижу, смотрю на огонь…
Весело сверкала люстра, но в доме было холодно, неуютно, и Оготоев поторопил рассказчика:
— Так, значит, из-за этого Тугуновского разошлись?
— Да нет… для развода повод был другой.
— Прошлой осенью, в самую пору охоты на зайцев, автомашина райсовета стояла на ремонте, — как-то глухо начал Тоскин, — поэтому охотиться на зайцев поехал вместе с медиками. Охотились в местечке Булгунняхтах, в четырёх кесах отсюда. Дни стояли дождливые, дороги развезло, грязь непролазная. Доехали потому только, что машина у нас была вездеход. Должны были вернуться в воскресенье вечером, но на обратном пути сломалась, проклятая. Пришлось заночевать у костра. Назавтра, в понедельник, потопали по грязи в звероферму, взяли там машину. Только после обеда добрались до дому. Захожу, а Даша меня встречает заплаканная, расстроенная и вместо приветствия говорит:
— Ребёнок умер! Ребёнок…
Сердце у меня оборвалось. А она всё кричит, надрывается, ну прямо как та самая Кыталыктаах, схватилась за голову, плачет:
— Ребёнок умер! Ребёнок!.. Ребёнок!.. Ты!.. Ты!..
Я ворвался в детскую, вижу: сидят мои дочка с сыном целёхонькие, испуганно смотрят. Я вздохнул облегчённо.
— Что случилось? — спросил у детей.
— В совхозе «Дабан», говорят, умерла девочка, — ответила дочка тихо.
Смерть человека — всегда несчастье, особенно смерть ребёнка. Но я-то тут при чём? Почему она кричит на меня? Захожу в спальню. Лежит на кровати, плечи вздрагивают.
— Кончай истерику! — сердито сказал ей. — Люди рождаются и умирают. И это от меня не зависит.
Как вскочит, как закричит мне в лицо:
— Зависит! Ты виноват! Все говорят. И будут говорить. Ты! Ты!..
— В чём же моя вина?
— Кто ехал за зайцами на санитарном вездеходе? Ты! Ты! Ты! — только это и понял я из выкриков моей жены.
Тоскин нахмурился, помолчал.
— Вообще-то Дарья к этому относилась очень уж щепетильно.
— К чему?
— К использованию моей служебной машины. Она никогда не ездила на ней по своим делам. Сколько раз объяснял ей, доказывал: никакого урона не будет — машины ведь всё равно бегают. Ссылался на женщин, которые по своему усмотрению распоряжаются служебными машинами своих мужей: то объезжают магазины, то отправляются в гости к родичам, то за ягодами.
Она мне поначалу говорила: «Кирикчэн, почему ты так плохо обо мне думаешь?» Потом, как только заикнусь про машину, тут же раздражалась. И детям ездить запрещала. Подумать только, не мог покатать дочку или сына. Боятся: «Нельзя, мама ругать будет». Вот она какая, жена моя — беда моя! Блаженная, не в том веке родилась… Да ведь все люди, которым положена машина, используют её и для своих нужд. Разве не так?!
Оготоев утвердительно кивнул. Да, прав Кирик, прав, сам частенько сталкивался с тем, как использовали государственные машины, будто свои собственные.
Оготоев в прошлом году ездил охотиться на зайцев. До сих пор помнит он, как весь лес на десяти кёс был набит автомашинами разных марок. Многие из них государственные: сверкающие чёрным лаком «Волги», с брезентовой кабиной «газики», УАЗы, даже лимузины, опоясанные красной надписью «Скорая помощь». На болотистых, ухабистых дорогах с бесчисленными корягами, пнями долго ли искалечить машину — он видел разбитыми совсем новенькие машины. Оготоеву неловко было за этих людей, не мог он понять, как у них совести хватает!
— Как только вошёл в свой кабинет в райсовете, — продолжал Тоскин, — звонит первый секретарь райкома.
Ранней весной, после ухода Анастатова на пенсию, приступил к работе новый секретарь — Силянняхов, бывший учитель. Я с ним с самого начала как-то не нашёл общего языка. Некоторые объясняли это тем, что я сам претендовал на должность первого секретаря. А у меня и мысли такой не было. Когда приехал на работу Силянняхов — истинную правду говорю — я очень обрадовался. Думал, работать с молодым человеком будет легко и интересно. Но вышло не так. Он и в гостях-то у меня был всего один раз. И то очень недолго. Заспешил домой, дескать, не успел как следует обосноваться в новой квартире. Затем дважды ответил отказом на моё приглашение: в первый раз сказал, что едет в командировку, а потом сослался на болезнь младшей дочери. Пригласил его на весеннюю охоту на уток — тоже отказался: «Нет, Кирик Григорьевич, плохой я охотник, буду вам, опытным охотникам, помехой, да и дома в это воскресенье много дел». Дома у него действительно немало забот. На его руках две дочки, а жена — в Ленинграде, аспирантуру заканчивает. Он и готовит сам, и стирает. Понимая, что у такого занятого человека и в самом деле нет времени охотиться да по гостям ходить, я его отказам большого значения не придавал.
Вот ещё одно запомнилось, вроде бы и мелочь, но… Однажды, на заседании бюро райкома, при обсуждении спорного вопроса сказал Силянняхову: «Матвей, ты ошибаешься!» Тогда, прервав меня, он заметил: «Матвей Маппырович…» Другие члены бюро, видимо, пропустили мимо ушей эту реплику, но я очень обиделся. После этого даже не пытался сблизиться с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19