Михась напевал какую-то весёлую песенку. Он был молод. Ему хотелось петь. И он пел.
Один среди бесконечно снежной равнины. Так прошла ночь.
Михась видел, как небо светлело, становилось всё шире. И вот на востоке вслед за красным свечением зари возникло огромное холодное солнце Севера. Михась снова увидел живые снега, ослепительную ширь тундры.
Михась открыл дверцу кабины и, высунув голову, крикнул: «О-о, го-го-го-оо!»
И его голос полетел во все концы тундры.
Солнце уже склонилось на запад. Позади осталась половина пути. И тут Михась увидел облака. «Может, пурга будет?» Михась до сих пор не попадал в пургу. Но бояться ему нечего: этого стального оленя, пожалуй, никакая пурга не осилит, а если ничего видно не будет, по компасу можно доехать.
А пурга и в самом деле начиналась.
Михась прислушался к голосу мотора и вдруг встревожился. Он прибавил газ, но трактор шёл с той же скоростью. Неужели двигатель перегрелся?
Михась остановил трактор, открыл капот. Система питания в порядке, с маслом всё нормально… Он начал было осторожно отвинчивать крышку радиатора — пар вырвался со свистом. Михась заглянул в радиатор: вода булькала только на дне. Куда же она девалась? А, вот оно что: течёт. Внизу капает. Да, плохо. Полчаса придётся потерять, но исправить можно.
Он достал ящик с инструментом и принялся запаивать трещину на радиаторе. Работать было трудно — ветер мешал. Наконец запаял. Посмотрел на часы: ну и ну! — целый час возился. Михась влез на гусеницу и стал заводить мотор. Не получается! Застыл мотор! Делать нечего. Михась сделал факел из пакли и принялся разогревать картер. Тут и случилось непоправимое. Сильный порыв ветра вздул пламя, и оно охватило пропитанную маслом ватную стёганку на капоте. Стёганка вспыхнула. Михась растерялся. А длинные языки пламени через раскрытую дверцу уже тянулись в кабину. Загорелось сиденье. Михась сбросил стёганку в снег, скинул телогрейку, вскочил в кабину. Телогрейкой он начал сбивать пламя, но и она загорелась. Жгло лицо, руки. Михась уже ничего не видел. Но он знал, что делает. Сиденье полетело в снег.
«Всё-таки удалось сбить пламя. Но руки, руки в волдырях… Как же я такими руками трактор заведу?»
На снегу дымилась ватная стёганка от капота. Телогрейка почти вся сгорела.
У него ещё хватило сил взяться за рычаги. Мотор снова не заводился. «Нет, такими руками ничего не сделаешь. Как же быть? До Кумахтахи километров сорок. Не дойти. Пурга начинается. Оставаться нельзя. Замёрзну. Надо идти на восток, к избушке охотников».
Михась набросил на плечи стёганку, шапку не нашёл. Хорошо хоть компас не потерялся.
Михась побрёл на восток.
Тундра…
Летящий ветер, восточный ветер… снег, снег, а над головой — тяжёлые, наползающие друг на друга тучи.
Тундра…
Вот и узнал тебя Михась…
Он идёт из последних сил, налегает на ветер грудью. В глазах красные, жёлтые круги. Гудит ветер. Кругом снег, снег, снег…
Михась упал и не сразу поднялся.
Гудит ветер. Михась шёл и падал, падал и шёл и, наконец, лежа на снегу, понял, что подняться он уже не сможет. Снег был мягкий и даже тёплый. Хотелось уснуть. Глаза сами закрывались, — уснуть…
«Пропаду, — думал Михась. — Надо идти».
Но идти он не мог и теперь полз, загребая руками снег, задыхаясь.
Он подтягивался на локтях, прижимаясь к снегу горячим лбом.
Тундра…
Так мог погибнуть человек. Один.
Но тундра — это двое.
Старый Байбаас, держа в правой руке вожжи, бежал рядом с нартой, погоняя оленей.
На нарте лежал Михась.
Ветер всё усиливался, снежные вихри налетали со всех сторон, впереди мелькали только спины оленей.
Байбаас догнал оленей и увидел, что нарту везёт один головной олень, а второй совсем обессилел, не тянет нарту.
Жалко Байбаасу, очень жалко оставлять в тундре свою добычу, но что делать? Пришлось закопать в снег песцов, хоть этим облегчить нарту. Больше он своих песцов не увидит: почуют их по запаху волки и сожрут. Ничего не поделаешь.
Потом стал сдавать и головной олень. Байбаас, как мог, помогал ему: толкал нарту сзади.
Когда головной олень стал шататься от ветра, а Байбаас уже совсем задыхался, показалась наконец избушка охотников. Теперь согреть надо человека…
Байбаас нашел в избушке всё необходимое: дрова для печи, масло, рыбу, мясо, посуду для варки пищи, оленью шкуру — чтобы было на чём отдохнуть. Всё это было приготовлено в избушке на случай беды — по обычаю тундры.
Уложив тракториста на оленью шкуру, Байбаас затопил железную печку и набил чайник снегом.
Железная печка раскалилась быстро, в избушке стало тепло. Байбаас поставил вариться мясо и подсел к трактористу, который не открывал глаз, только изредка тихо-тихо стонал.
При свете свечи Байбаас увидел, что он совсем молодой. Байбаас не помнил такого тракториста на рыбозаводе, — видно, новый, приехал недавно.
Байбаас стал поить парня с ложки. Веки у него дрогнули, он открыл глаза. Байбаас обрадовался:
— Сынок, как себя чувствуешь?
Тот ничего не ответил. Из потрескавшихся губ его сочилась кровь. Байбаас вспомнил, как лечили раньше ожоги медвежьим жиром. Но сейчас его нигде не достанешь, и потом, медвежий жир не поможет: ожоги очень большие. В посёлок везти надо, в больницу. «Как же я поеду завтра? Олени опять голодные, — так думал Байбаас, прислушиваясь к тундре. — Где теперь родители этого парня? Они, наверное, не знают, что их сын попал в беду».
Вдруг больной пошевелился.
Байбаас приложил ухо к его губам.
— Где… я?
— В тундре. Не бойся, — ответил Байбаас по-якутски. И, спохватившись, сказал по-русски: — Я охотньик… Тундра, юрта…
— Пить…
Байбаас напоил его чаем из стакана.
1 2 3