А разыскав, приглашал вместе с мужьями во дворец, к царскому столу. Почему с мужьями? О, мужья-то и были необходимейшей частью спектакля. За обедом император брал гостью под руку и сопровождал в спальню. А вернувшись через полчаса, принимался рассуждать о достоинствах и недостатках ее тела, о том, насколько искусна — или безыскусна — она в постели. Участие мужа в дискуссии было обязательным — кто же еще располагал столь детальным знанием предмета?
Будучи натурой творческой, Калигула любил и сымпровизировать, «сыграть по слуху», по наитию. Так, он неожиданно явился на свадьбу Гая Пизона, римского сенатора, где невеста, Ливия Орестелла, настолько ему приглянулась, что он тут же приказал препроводить ее в императорский дворец. И отпустил через несколько дней со строгим наказом более ни с кем не иметь любовных утех — что и понятно, можно ли оскверняться после объятий небожителя! Неблагодарная Ливия, однако, сошлась с мужем — за что и была отправлена в ссылку.
Точно так же поступил Калигула с Лоллией Павлиной. Сперва отнял у мужа, а потом приказал хранить целомудрие и светлую память о ночах, проведенных с монархом. Эта, говорят, послушалась…
Переспал он и со всеми своими сестрами. А чтобы злопыхатели не искали здесь греха, император снисходительно советовал им изучить биографию олимпийского громовержца Зевса-Юпитера. В том смысле, что чем же божественный Гай божественного Юпитера хуже? Впрочем, сестры не оставались достоянием одного лишь божества: Калигула щедро выделял их на ночку-другую своим любимцам. За исключением одной: Друзиллы, которую страстно любил и держал исключительно для себя.
Волна казней прокатилась по стране. Казнили за все — за реальное или кажущееся «оскорбление величества» (а как вы понимаете, статья эта весьма и весьма каучуковая), за мнимые заговоры (при том, что реальных годами не было — в гордом, между прочим, Риме), за то, что стать у негодяя слишком величественна или, еще того хуже, волосы пышны (это был болезненный пунктик у лысеющего смолоду Сапожка). Причем если раньше он горделивым красавцам головы просто брил, то потом пришел к выводу, что кардинальнее снимать им прически вместе с головой.
Но казнить человека просто и без затей представлялось Калигуле вульгарным. Остающиеся в живых тоже ведь должны были в полной мере ощутить масштабы императорского всемогущества. Посему он требовал, чтобы на казни непременно присутствовали и родственники. А когда отец казнимого Кассия Ветиллина, сенатор Капитон, попросил у Сапожка разрешения закрыть глаза (!), император, справедливо вознегодовав, тут же повелел предать его смерти вместе с сыном.
Кстати, в отличие от правителей позднейших, Калигула нисколько не руководствовался родственными чувствами, проявляя завидный демократизм (что мы уже видели в ситуации с сестрами). Так, он без колебаний лишил жизни и собственного брата — за то, что от того пахло лекарством. «Противоядие?» — взревел Сапожок. «Да ты кого опасаешься, императора, что ли?» В общем, противоядие не понадобилось…
Доставалось не только бедолагам-горожанам. Как-то Калигула решил побеседовать с одним изгнанником, сосланным еще во времена Тиберия и возвращенным в эпоху нового царствия. Он поинтересовался, чем тот занимался в ссылке. И получил опасливо-льстивый ответ: «Молил богов, чтобы Тиберий умер и ты стал императором!» Что бы там о Калигуле ни толковали, но с логикой у него, судя по всему, было в порядке. А по самой квадратной логике получалось, что все сосланные им, Сапожком, только и делают, что молят о его смерти! По островам — традиционным местам ссылки — были посланы солдаты с приказом перебить всех, и вскоре молиться стало некому.
Люди жили в состоянии дичайшего, парализующего ужаса. И, пытаясь хоть как-то обезопасить себя, принялись в завещаниях указывать Калигулу наследником — наравне со своими детьми. Те, что побогаче, на этой схеме крепко погорели, потому что Калигула не без оснований считал себя оскорбленным, если после таких завещаний люди продолжали жить как ни в чем ни бывало. Дескать, состояние отписали, а сами теперь вон что! В качестве интеллигентного намека из императорского дворца в дома завещателей посылались флаконы с ядом — который оставалось, конечно же, принять.
(Тут Сапожок, скорее всего, без злого умысла. Просто, как говорят, уж очень деньги любил — тоже черточка вполне типическая. Причем физической в некотором роде любовью: частенько рассыпая золотые монеты по полу и бегая по ним босиком или даже катаясь голышом. Потому что это смертный какой может думать, что деньги — это, дескать, дом, или костюм, или, уж простите за банальность, хлеб. Те, что на самой вершине, понимают: деньги — это вещь и в себе, и для себя.)
А любовь— то народную он хорошо понимал, как и любой другой в его положении. Это уж люди совсем недалекие полагают, что правитель-самодур так-таки и убежден во всенародной любви к его персоне. Ни черта он не убежден. И даже более того, убежден в обратном. Отсюда и гвардии дворцовые, и лимузины пуленепробиваемые, и дачи с тройным кольцом охраны. Вряд ли приметы большой веры во всенародную любовь. Так же вот и Калигула. И чувствовал, и полной взаимностью платил. Говаривая не раз: «О, если бы у римского народа была одна шея!…» (И каким эхом отдавалась потом в веках эта фраза? Ну хотя бы шепотом, ну хоть про себя? Не такое уж уникальное чудовище, ежели разобраться.)
А в отличие от впавшего в смирение английского короля Канута, Калигула и с небесами был на вполне короткой ноге. Астролог Фрасилл как-то — еще до воцарения Сапожка — сказал, что тот скорее на коне проскачет через Байский залив, чем станет императором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146