Ненавижу решетки, подумал я с тоской.
Верхняя часть окна, поворачиваясь на петлях, могла приоткрываться вниз. Ухватив пальцами края створки, я подтянулся, намереваясь узнать, есть ли наверху сквозная щель и можно ли через эту щель увидеть что-нибудь происходящее снаружи здания,– но позади меня снова загремел металл.
– На окно забираться нельзя! – выкрикнул дежурный.
Я спрыгнул на пол. Дыра в двери снова оглушительно грохнула.
А чего ты хотел, спросил я себя мысленно. Коврик вдоль ряда дверей положен не для красоты, а для пользы. И обувь у надзирателя особая, мягкая – не сапоги, не ботинки, а какие-то тапочки, на манер спортивных. Все для того, чтобы перемещаться от двери до двери совершенно бесшумно. Он осторожно шагает, неслышно подходит, беззвучно отодвигает заслонку «глазка», и – смотрит. Потом крадется к следующей двери.
Поразмыслив, я решил, что в бизнесе вертухая есть интересные стороны. Заглянув в дырочку, контролер наблюдает то грустного свежепойманного шпиона, то маньяка-душегуба, то крупнейшего госчиновника, укравшего миллиарды. Изолятор «Лефортово» предназначается для элиты, для архизлодеев, для особо опасных, для тех, чья судьба важна государству. Истории о здешних постояльцах гремят на всю страну. Посмотрев очередной выпуск теленовостей, вертухай потом идет подсматривать, как герои сюжетов жрут пайку, рубятся с сокамерниками в домино или же задумчиво какают.
Прямо над дверью я обнаружил экономно сделанную деталь из черного эбонита – это оказалась ручка, я крутанул ее, и меж желтых стен упруго загудел приятнейший баритон:
– Передаем сигналы точного времени!
Это вещала государственная радиокомпания «Свояк». Ее передачи я не слушал уже лет пятнадцать – с тех пор как в стране появились частные станции FМ-диапазона.
– Начало шестого сигнала,– мастерски интонируя, продолжил диктор,– соответствует пятнадцати часам московского времени!
Я почувствовал, что улыбаюсь. Из радиоточки на меня задышала страна моего детства, забытая разноцветная Совдепия. Выдохнула перегаром, стариковски шмыгнула, обдала отрыжкой сосисок, винегрета, соленых грибочков, портвешка, а по временам и «Беломорканала». Радио страны, которой давно нет, продолжало вещать теми же идеологически устойчивыми голосами, под ту же самую ровную, бодрую музыку. Медленно, многозначительно, с расстановкой, с паузами.
Я немедленно повернул рукоять. Еще пятнадцать лет назад я понял, что не могу слышать этих заторможенных и напряженных людей, пытающихся что-то рассказать прочим заторможенным, полусонным, нерешительным гражданам родной Совдепии. Выдержав паузу, я прибавил громкость.
– Наш корреспондент,– жизнерадостно возвестило женское контральто,– недавно побывал в гостях у заслуженного деятеля искусств, профессора, лауреата многих международных конкурсов...
В ужасе я снова выключил звук. Ничего не изменилось. Информация подается слишком медленно и помпезно. Это радио для тех, кто плохо соображает.
Оставшись в тишине, я присел на матрас (собственность тюрьмы), потом прилег – и неожиданно уснул. В конце концов, последние несколько месяцев я редко спал больше пяти часов в сутки. Через какое-то время вертухай, громко стуча по дверному железу, разбудил меня и что-то спросил про ужин, но я только помотал головой и заснул опять.
Затем группа функционеров в хаки, открыв дверь, проникла в камеру, разбудила меня криком «Проверка!», заставила принять вертикальное положение, спросила, все ли в порядке, и тут же вышла.
Я лег опять. Но теперь окончательно заснуть мне мешал свет. Встав, я отыскал на стене выключатель и нажал клавишу. Лампа под потолком продолжала гореть. Я щелкнул еще раз и еще. Безрезультатно. Сломан, что ли?
Дверная амбразура снова ожила.
– В чем дело? – поинтересовался строгий голос. – Вы нажали кнопку вызова!
– Я думал, это верхний свет. Выключите его, пожалуйста!
– Не положено.
Мне пришлось защитить глаза ладонью. На этот раз я проспал до самого утра, придя в себя только тогда, когда от голода заболел желудок.
3
Завтрака я едва дождался. Шум тележки услышал издалека. Ее движение по стальному настилу вдоль ряда дверей сопровождалось скупыми звуками голосов и грохотом железа. Когда наконец стальная пластина откинулась вниз, я уже стоял подле – сжимая в руке алюминиевую миску с помятым краем.
– Завтрак,– негромко объявил дежурный.
С той стороны, на фоне далекой противоположной стены, я увидел бодрую женщину в белом халате. Бросив на меня заинтересованный взгляд, она размешала массивным половником некое мощно дымящееся хлебово в циклопической кастрюле, сбоку украшенной грубо намалеванным инвентарным номером. Решительно схватила протянутую мною посуду, наполнила до краев и вернула мне. Последовал еще хлеб, потом сахар.
Рядом с дверью, в самом углу каземата, стоял деревянный стол – я поместил пайку на его поверхность, дождался, пока кормушка закроется, и поспешно сервировал трапезу.
Итак, баланда, мадам и месье!
Цвет продукта был буро-серый. Внешне это выглядело как манная каша. Я понюхал. Запах не внушил оптимизма. Но пища была горячей, а хлеб – довольно свежим. И я все съел.
Надо сказать, в еде я совершенно непривередлив и считаю, что такой подход к пище – сугубо утилитарный – есть единственно правильный. Сомневающимся гражданам предлагаю провести несложный опыт. Возьмите добровольца и уговорите его голодать, скажем, двое суток. Потом поставьте перед ним черный хлеб и воду – столько, сколько он захочет. Пусть покушает вволю. Набивает желудок так, как ему заблагорассудится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24