Роурк, я со всем могу смириться, кроме того, что большинству людей кажется наиболее простым: «половинчатость», «почти», «окольный путь». Может быть, у людей есть на это свои причины, я не знаю. Я не хочу знать. Я знаю только, что мне это не дано. Когда я думаю о том, кто ты такой, я не могу принимать никакой другой действительности, кроме твоего мира. Или, по крайней мере, такого мира, где у тебя будет возможность драться, драться оружием, которое ты выберешь сам. Но этого не существует. И я не могу жить где-то между тем, что существует, и тобой. Это означало бы бороться с людьми, которые недостойны быть твоими противниками. Это означало бы пользоваться их методами борьбы. Это значило бы делать по отношению к тебе то, что я делала по отношению к Китиигу: лгать, льстить, лавировать, идти на компромисс, заискивать перед каждым ничтожеством — только чтобы они оставили тебя в покое, дали тебе возможность работать, строить. Понимаешь, Роурк, просить их, умолять, вместо того, чтобы смеяться над ними; дрожать, потому что они всемогущи и могут причинить тебе боль. Неужели я так слаба, что не могу сделать этого? Но я не знаю, что можно считать большей силой: прятать все это ради тебя, или так любить тебя, что все остальное оказывается неприемлемым. Я не знаю. Я слишком люблю тебя.
Он смотрел на неё понимающим взглядом. Она знала, что он понял все это давно, и что это все равно нужно было сказать.
— Для тебя они не существуют, а для меня существуют. Я ничего не могу с этим поделать. Контраст слишком велик, Роурк. Ты не сможешь победить, они уничтожат тебя, но я не хочу видеть, как это случится. Я раньше уничтожу себя. Это единственный доступный мне способ протеста. Что еще я могла бы предложить тебе? То, что люди приносят в жертву, так ничтожно! Я кладу к твоим ногам мой брак с Питером Китингом. Я отказываюсь быть счастливой в их мире. Я предпочитаю страдание. Это будет моим ответом им и моим даром тебе. Я, вероятно, больше никогда не увижу тебя. Во всяком случае, я постараюсь не видеть тебя. Но я буду жить для тебя. Каждая минута моей жизни, все, что я буду делать, даже плохое — это будет для тебя, и ты должен знать, что иначе я не могла.
Роурк попытался сказать что-то, но она остановила его:
— Подожди, дай мне закончить. Ты мог бы спросить, почему я в таком случае не решаюсь на самоубийство. Потому что я люблю тебя. Потому, что ты существуешь. И одно это сознание не позволяет мне умереть. А раз я должна жить, чтобы знать, что ты существуешь на свете, я буду жить в их мире так, как живут они. Не половинчато, а полностью, доведя свое существование до полного отвращения, испытывая все самое ужасное, что этот мир может для меня сделать. Не женой какого-нибудь приличного человека, а женой Питера Китинга. И только где-то в самом сокровенном уголке моего мозга, там, где никто не сможет проникнуть, огражденном от мира ценой собственного унижения, будет жить мысль о тебе, сознание, что ты есть, и я буду произносить твое имя «Говард Роурк» и чувствовать, что я заслужила произнести его.
Она стояла перед ним, глядя ему прямо в глаза. Губы её были плотно сжаты. Четкая линия рта подчеркивала её решимость, взгляд был полон страдания, нежности и какой-то отрешенности.
В его глазах она прочла застарелую боль, ставшую частью его самого.
— Доминика, если бы я сказал тебе сейчас, чтобы ты немедленно расторгла свой брак, забыла о мире и его страданиях, о моей борьбе, не чувствовала бы злобы, озабоченности, надежды — просто жила бы для меня, потому что ты нужна мне — как моя жена, моя собственность…
Он увидел в её лице то, что она увидела в его, когда сказала ему о своем замужестве; но он не был испуган и спокойно наблюдал за ней. Через некоторое время она ответила:
— Я бы сделала, как ты хочешь.
— Теперь ты видишь, почему я не говорю этого? Я не стану тебя останавливать. Я люблю тебя, Доминика. Она закрыла глаза. Он продолжал:
— Ты бы предпочла не слышать этого сейчас. Но я хочу, чтобы ты это слышала. Нам никогда не нужно было ничего говорить друг другу, когда мы были вместе. Но это — на то время, когда мы не будем вместе. Я люблю тебя, Доминика. Ты нужна мне как жизнь, как воздух, который я вдыхаю своими легкими. Я ничем не жертвовал для тебя, не щадил тебя, но я отдавал тебе себя, свою потребность в тебе. Только так ты хочешь, чтобы тебя любили. И только так я хочу, чтобы любили меня. Если бы ты вышла замуж за меня сейчас, я бы стал для тебя всем, всей твоей жизнью. Но тогда я бы не хотел тебя. Да и ты бы себе не нравилась — и твоя любовь ко мне была бы недолговечной. Чтобы сказать: «Я люблю тебя», человек должен сначала уметь сказать «Я». Если бы я настоял на твоем приходе ко мне сейчас, я бы сломал твою жизнь. Вот почему я тебя не удерживаю. Я отпускаю тебя к твоему мужу. Я не знаю, как я проживу сегодняшний день, но я проживу. Я хочу тебя такую же цельную, какой я сам, и какой ты выйдешь из битвы, которую ты для себя выбрала.
По напряженной размеренности его слов она чувствовала, что ему было труднее говорить, чем ей слушать.
— Ты должна научиться не бояться мира. Не быть зависимой от него. Не чувствовать себя уязвленной — как там, в суде. Я должен дать тебе научиться этому. Я не могу помочь тебе. Ты должна сама постичь все это. А когда ты все поймешь, ты вернешься ко мне. Они не уничтожат меня, Доминика. И тебя не уничтожат. Ты победишь, потому что ты выбрала самый сложный способ борьбы за свое освобождение от мира. Я буду ждать тебя. Я люблю тебя. Я говорю это на все те годы, которые нам придется ждать. Я люблю тебя, Доминика.
Он поцеловал её и отпустил.
Утром следующего дня Кэтрин ждала Питера к 10 часам, как они условились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23