Сначала в зале было только несколько человек, потом эти несколько человек расхохотались, и возвращавшиеся из кино люди решили поглядеть, в чём там дело. Ну и потеха была! Разом поглупел весь Антарамеч! Судья задавал вопросы, обвиняемые отвечали, а зал покатывался с хохоту. И судья так издевался над обвиняемыми, а зал так хохотал, что человеку становилось стыдно, что он антарамечец: «Господи, до чего же я отстал от жизни!»
Над Антарамечем часто проносятся самолёты. Они проносятся выше самой высокой горы, даже выше облаков. Облака остаются далеко внизу, и лётчики, наверное, думают, что это что-то вроде леса, а может, и земля. Крылья самолётов поблёскивают в синем небе каждый день, но ни один антарамечский мальчишка не мечтает стать лётчиком. Для антарамечского мальчишки возиться в кузнице — дело такое же серьёзное, как пилотировать самолёт.
Антарамечец, везущий куда-то на ишаке картофель, ни разу не поднимет голову, чтобы взглянуть на ревущий в небе самолёт — некогда.
Но вот теперь, сидя в зале суда, антарамечцы чувствовали себя такими маленькими, какими они видятся лётчику, пролетающему над их селом.
Сидя в зале суда, они вдруг застыдились того, что они косари, что давно небриты, что шумят, разговаривают, как в поле, и что хоть и поменяли после трудового дня рубашки и помылись, но пахнет от них всё равно хлевом.
А Телефонный Сако сказал Вани:
— Жизнь проходит, Вани, а ты всё овец стрижёшь. Что касается Павле, то этот просто всё село ославил.
— А чего это вы все закудахтали? У вас что, дел нет? А ну, марш отсюда! Убирайтесь! Марш! — Ни дать ни взять и взаправду майор.
И почему это Павле должен был оказаться именно антарамечцем? И вообще, что такое Антарамеч? Название-то какое: Ан-та-ра-меч! Тьфу!..
А Аваг, Аваг!.. Шестьдесят годов прожил, внуков растит, а не постыдился — как гаркнет одной молоденькой женщине:
— Гражданочка, у вас коленки заголились.
Судья с вопросом к нему обращается, а он не слушает его, уставился в зал, глаза не отрывает от этой женщины с ваголившимися коленками, покашливает, старый козёл, чуть ли не блеет. Судья ему замечание делает, а он локтем Ишхану в бок: «Что за рука у неё, а, Ишхан?!» Конечно, кабы не суд, Аваг не ограничился бы одними руками.
— А как ты думаешь, Ишхан, она замужем?
— Такая разве может быть не замужем?
— Не знаешь, завидовать этому мужу или жалеть его.
Наконец Аваг не выдержал, встал и обратился к судье:
— Товарищ судья, прикажите гражданочке выйти отсюда, она мешает мне думать… Эх-ох-ох!..
Судья призвал его к порядку.
А Ишхан зашмыгал носом, спросил Авага:
— Вот узнать бы, щёки у неё и в самом деле такие румяные или это краска?
— Да уж, конечно, краска.
— На губах наверняка краска.
— Всё у неё невсамделишное!
— Нет, коленки у неё настоящие.
— Коленки, говоришь? Кхе-кхе.
И, глядя на большущий, безобразный нос Ишхана, на его блаженную улыбку и на беспечное и глупое лицо Авага, человек думал, что лучше было бы, если бы эти пастухи совершили какую-нибудь крупную кражу, украли бы, к примеру, вола или, скажем, трактор, или же какой-нибудь более тяжкий грех взяли на душу, и пусть бы тогда судья осудил их на двадцать, тридцать, пятьдесят лет, на всю жизнь. Зачем им жить на земле?..
Человек надеялся, что хоть Завен скажет что-нибудь вразумительное и, может, даже сумеет прервать не в меру гладкую, не в меру искусную речь судьи. А он заладил:
— Бухгалтеры, все вы бухгалтеры! Что с вами говорить? Вам медали подавай, грамоты подавай, вы биографию себе создаёте, а потом садитесь нам на голову. Что с вами говорить?..
— Говорите по существу, — сказал ему судья.
— «По существу», вы тоже Царукян, гражданин судья…
Судья и зал так и не поняли, что он хотел сказать. Судья пожал плечами:
— Хорошо, садитесь.
Беда с этим Завеном! Ведь человек он грамотный, одних книг сколько прочитал, Шекспира, или как там его, наизусть знает! Да ты произнеси хотя бы из этого Шекспира несколько строчек, так произнеси, чтобы все ахнули! Нет, заладил: бухгалтеры да бухгалтеры!..
А председатель сказал:
— Как человек, хорошо знакомый с местными условиями…
И все в зале притихли, сразу же прониклись доверием к такому бойкому началу.
— Как местный житель, как человек… словом, — председатель сделал неопределённое движение рукой, — по моему глубокому убеждению, суд неправильный… — и тяжело плюхнулся на стул.
— Бог ты мой, — судья словно бы даже перекрестился, — как человек, стоящий не так уж далеко от закона, как судья, как гражданин… словом, — судья повторил движение председателя, — по моему глубокому убеждению, местные условия здесь неправильные. — И судья опять передразнил председателя: тяжело плюхнулся на стул.
Кроме антарамечцев, все в зале рассмеялись.
— Издевается, что ли? — сказал Аваг Ишхану.
— Издевается.
— А чего же тогда наши не смеются?
— Не поняли, значит, что издевается.
Аваг задумался:
— Когда товар несоветский, как он называется?
— Заграничный.
— Нет, не так.
— А как?
— Как-то иначе.
— Импортный? — вспомнил Ишхан.
— Вот, вот, — сказал Аваг, — по-импортному он издевается, потому и не поняли наши.
Но позорнее всех повёл себя красный партизан Саргис.
— Товарищ судья, — сказал Саргис, — сию же минуту отпусти ребят. Съели они овец или нет, не твоя забота, понял?.. Успокойся, успокойся, вот так!
Но судья всё же оборвал Саргиса, и тогда старый партизан Саргис сильно рассердился, сжал узловатые пальцы в кулак, сказал:
— Не ты виноват, что ты такой.
— Садитесь.
— Вот я и говорю, не ты виноват.
— Садитесь.
Над Саргисом даже сами антарамечцы посмеялись, даже Аваг посмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31