«Избранное»: Художественная литература; Москва; 1980
Аннотация

Медведь
Дело к ночи было. Медведь вышел из оврага и направился к палаткам. Собаки, коровы, доильщицы, лошади, свиньи — всё вверх тормашками встало, а сам медведь преспокойно ушёл в свой овраг, унося с собой то самое бабушки Геворга Абовяна, учителя, стыдно сказать что, но то, что бабки снизу надевают. А возле палатки в это самое время с ружьём в руках стоял сам учитель Геворг Абовян. Они с медведем увидели друг друга, постояли посмотрели один на другого, потом медведь подмигнул учителю, подхватил штаны и — шасть — в овраг. С ружьём в руках, учитель плюхнулся на землю и давай по ней кататься, подыхая со смеху.
— Стреляй, ты что рот разинул… ступай, беги за ним, что ж ты смеёшься, балда…
— Да ведь… ха-ха-ха-ха… да ведь дробью, дробью заряжено… ха-ха-ха-ха…
Ему в руки карабин дали и на лошадь посадили:
— Ну, теперь-то иди…
— Бабка, то, что ты постирала, что на верёвке повесила, где это… что постирала, что вон там висело… — подыхая со смеху говорил учитель, но доильщицы ничего не понимали и торопили его.
— Ступай, поспеешь ещё, иди же.
Он стегнул лошадь, но то ли лошадь была жеребёнком необъезженным, то ли подпруга не так затянута была, — он свалился с этой лошади.
— Ах ты шут такой, недотёпа, чёрт…
Про штаны — всё это выдумки, никаких таких штанов медведь не уносил, остальное — сущая правда. Медведь ночью залез в свинарник, на следующий день девушек в малиннике напугал до смерти, потом перекроил бурку пастуха и собаку его заодно. Свиней за уши покусал, у девушек ведро с ягодой отобрал, оторвал ещё у одной собаки пол-уха и хвост. В селе посмеялись над всем этим. Но потом он обнаглел. Сразу десяток свиней загубил. И решили в селе, что надо убить его.
И тогда Геворг, учитель, пришёл к старому охотнику Гиришу, чтобы вместе на медведя пойти.
— Значит, говоришь, делов наделал… — усмехнулся в усы дядюшка Гириш.
— Да, говорят вот.
— Ай-ай-ай. Убьём. Раз вред нанёс, раз много вреда нанёс, значит, убьём. Говоришь, убить нам надо его, так?
— Говорят, пойдите с дядюшкой Гиришем, убейте.
— Ай-яй-яй. Убьём. Раз сказали убейте, значит, убьём. — Так он разговаривал и обвязывал проволокой ружьё, прилаживая дуло к прикладу… — Говоришь, на летнем выгоне сам был, когда гость явился, что же не убил?
— Дробью было заряжено ружьё, на медведя пули не было.
— Дробью заряжено было, для медведя пули не было, понятно. А когда на лошадь посадили и карабин в руки дали, отчего не нагнал его?
— Лошадь меня сбросила.
— Сбросила, значит, лошадь… — Дядюшка Гириш говорил и тихо про себя посмеивался. — Верю, дробью было заряжено, карабин поздно принесли, лошадь необъезженная была, сбросила, вот и не убил. Верю, верю, — он говорил и потихоньку обматывал дуло проволокой, мотал так, мотал, пока проволока не кончилась.
— Ну пошли, значит.
— А тебе ружьё?.. ты что, с этим вот… пойдёшь?
А дядюшка Гириш, значит, охотник, любит охоту. День-деньской крутится в полях — наверняка много дичи приносит и наверняка недозволенную дичь тоже стреляет, и председатель сельсовета Никол приходит к нему по вечерам угощаться мясом куропатки, «как сядет, так и с места не поднять его больше». «Подай ружьё», — говорил дядюшка Гириш жене. Сельсоветовский Никол за недозволенную охоту отбирает у дядюшки Гириша ружьё, уходит, а на следующий вечер снова является. Снова ест мясо куропатки, снова уносит ружьё. В конторе уже штук десять ружей набралось. Но всё это — одно ружьё. Одно ружьё, разобранное на десять частей, и ещё на десять можно его разобрать, и выглядит это так: у одного ружья только дуло настоящее, у другого только приклад, у третьего только затвор, а у двадцатого — настоящим будет, наверное, только мушка — к одной настоящей части дядюшка Гириш прилаживает что под руку подвернётся молотком да кусачками, тут проволокой, там верёвкой — вот и ружьё готово. Та страсть охотничья, что в нём — одной этой страсти достаточно — из ничего сделает ружьё, создаст-сотворит, но чтоб дома обязательно мясо куропатки было. Или медвежье мясо, или — лани.
А если хотите знать правду, Никол ни разу у него не ел мяса дичи — куриное бывало мясо. Или поросёнка. Или — телёнка. Если хотите знать, никакой он не охотник, Гириша просто притягивают люди, поля и луга и он, чтобы как-то это оформить в глазах окружающих и своих тоже — вкладывает в это какой-то смысл, закидывает ружьё на плечо, не ружьё даже, а что-то вроде ружья: «Глядите, вот я, охотник, иду охотиться! А вот и моё ружьё».
— Медведя из этого разве убьёшь? — сказал учитель Геворг, — это же дубина.
— Зато у тебя карабин, из него зато убьёшь.
Они оба знали, где берлога. Пошли встали перед ней.
— Дурень-то внутри, — сказал Геворг. Словно о дружке говорил, с которым вчера ещё вместе кутили и лоботрясничали.
— Внутри, значит, убьём. Ежели б вреда не нанёс хозяйству, так и не убили б… — И старик по-домашнему, словно к брату родному, заглянул в берлогу. — Што-о-о… можно?
Проснулся Мишка, поглядели они со стариком друг на дружку, и медведь тихонечко, деликатно вышел из берлоги. Старик посторонился, дал медведю пройти, и когда тот проходил рядом, шепнул ему на ухо: «Ну что, виноват ведь, а?»
Геворг выстрелил довольно поздно.
Сидя перед берлогой медведя, они посмеялись над убегающим хозяином, выкурили по самокрутке и сочинили объяснение: «Выстрелили — не попало. Выстрел слышали? Ну вот».
Потом убытков, причинённых медведем, стало больше, и дядюшка Гириш и Геворг каждый раз отправлялись, стреляли в него, пока внештатный корреспондент газеты «Вперёд к социализму» не прознал, что охота на медведя запрещена, и написал в газету, охота-де на медведя запрещена, а дед Гириш и Геворг Абовян стреляют.
1 2