Странный народ эти люди, подумал Алхо, одну и ту же вещь одни разрешают, другие запрещают. Он один ни за что бы не стал заходить в поле, потому что он знал — выйдет однорукий сторож полей и, ругаясь, запрёт его в грязном мокром хлеву, а ему не хочется в грязный хлев. Нет, непонятный народ эти люди, определённо. Но когда Гикор молча перевёл его через ручей, вошёл в лес и объехал скошенную поляну — Алхо понял, что Гикор его на воровство ведёт. Дальше начинались картофельные поля. Картошку будет воровать, решил Алхо и остановился.
— Молодец! — удивился лисица Гикор. — Пасись, — сказал он льстиво, — тебе-то и пастись.
Пастись было негде, и груз был нелёгкий — Алхо остановился и подождал.
Деревья не качались, стебли не качались, неподвижно стояли раскрывшиеся цветы — каждый под солнцем ждал своей участи — беззлобно, как Алхо, в неопределённой спокойной грусти. Алхо, вытянув уши в струнку, подождал, что будет ещё. Над картошкой, присев на корточки, как собака, притаился Гикор, и стоял неподалёку сторож, опираясь подбородком на черенок лопаты. Гикор копал картошку руками, а сторож, взяв лопату наперевес, неслышно ступая, побежал вдруг в лес. Гикор, припав к земле, выкапывал картошку. Алхо поглядел в сторону леса, поглядел на Гикора и опять подождал, что будет.
— Что, человека увидал? — повернул голову Гикор. — Не можешь спокойно стоять?
И вдруг краем глаза Алхо увидел, как отделился от ближайшего дерева сторож с лопатой наперевес. Алхо знал этого сторожа. Алхо возил ему его картофель на трудодни. Это был спокойный старик, никогда не бил, не разговаривал, не понукал. Алхо хотел выразить радость встречи с ним, но сторож приложил палец к губам — тише. А Гикор копал себе картошку. И сторож и Алхо, не вникая, следили за движениями Гикора, не воспринимая, что тот делает, глядели на его единственно подвижную спину в этом безмолвном притихшем мире. А Гикор оторвался от земли, когда мешок был полон доверху. Он встал, разогнул спину и тут только приметил сторожа.
— Ха-ха-ха-ха-ха, — засмеялся Гикор, и его смех очень напоминал лошадиное ржание.
— Ты что же это делаешь? — спросил сторож.
— Ха-ха-ха-ха, а я говорю, заметит или нет…
— А для чего же меня тут поставили?
— Август, думаю, на дворе, не иначе, думаю, Адам траву косит. Зимой, кажется, твоё сено раньше всех кончилось?
— Санасар не разрешает косить.
— Санасар и должен не разрешать, а ты коси.
— Связываться неохота.
— И то верно. Но смотри, как бы зимой опять туго не пришлось, — сказал Гикор. — Помоги мешок приладить.
— Нагрузил-то как, не жалко скотину?
— А что с ней сделается, на то и скотина, чтобы грузить.
— Уходишь уже, — грустно поглядел им вслед старик, — остался бы, поговорили.
— Ночью в Касах идти, спешу очень. Из Касаха что тебе привезти?
— Своё здоровье.
Потом горы задышали лёгкостью и холодом. Горный ветерок защекотал в ушах и под брюхом, забрался под груз и под седло, высушил пот, поиграл в ноздрях и заколыхался вместе с золотисто-рыжей гривой. В сумерках на горизонте табун вспыхивал оранжевыми искрами, ветер уносил ржание, и табун казался далеко-далеко, потом ржание раздавалось рядом… Алхо, задрав голову, тоже заржёт, давая знать, что он тут, поблизости, что он не забыл, помнит их и их свободный вольный бег, и себя вместе с ними. Алхо пошёл быстрее, и Гикор усмехнулся. «Молодец! — И остановил его и пристроился на седле между грузами. — Теперь беги…»
Напротив, на небольшом кургане курился летний выгон Цмакута. Дорога стала петлять, выгон несколько раз пропадал из виду и показывался, а дорога то шла вниз, то взлетала вверх, вниз-вверх, вниз-вверх, и они вышли прямо к выгону, к самым палаткам. Бесшумно и холодно качались в воздухе огни пастушьих костров, отары уже затихли в загонах, собаки улеглись, коровы от сытости пускали слюну, молоденький жеребёнок без причины, беззаботно и глупо заржал где-то рядом, и хриплый и костлявый Алхо захотел возвестить о своём вступлении в страну кочующих туманов и влажных гор. Но Гикор зазвенел шпорами, и ржание Алхо прошло незамеченным.
— Андро? — В темноте кто-то курил.
— Месроп?
— Гикор, ты? Голос Андреевой лошади вроде.
— Ну да, Алхо со мной.
— И нагрузил-то как.
На тропинке, руки под передником, склонив голову, стояла Андроева Ашхен. Спокойная, тихая, безответная…
— Дядя Гикор? — сказала она.
— Здравствуй, Ашхен.
— Это не наша лошадь?
— Ну да, Алхо.
— Дядя Гикор, Андро должен был прийти, что не пришёл?
— Сказал, завтра-послезавтра придёт, жди.
— Масло у меня портится, дядя Гикор, что сегодня не явился?
— Про это уж он сам тебе расскажет. Почём мне знать, Ашхен, почему твой муж не явился…
— Да… — согласилась Ашхен. — И нагрузил-то ты как его…
— Чего там нагрузил: мешок картошки, яблок несколько штук.
— Нет, я ничего…
Ашхен только констатировала. Ашхен пошла к своей палатке. Ашхен женщина; мужчина в доме Андро. Ашхен не вмешивается в дела мужчин. Они сами своё дело знают. А Ашхен женщина — она коров доит, овец доит и ждёт, чтобы Андро дров подвёз. Лошадь — это уже по части Андро… Андро не идёт с дровами. Ашхен, склонив голову, подождёт. Масло тухнет, а лошадь отправляют в Касах — Ашхен молча подождёт.
— Мешок картошки, говоришь?
Гикор слегка обернулся — Ашхен стояла, уперев руки в бока. Гикор молча презрел её.
— Колхоз развалил, теперь людей пошёл разорять?.. Податливого человека нашёл? У самого лошадь — у других берёшь? Свою лошадь жалеешь, чужих погоняешь? Ну отвечай же, куда прячешься?..
— Не болтай глупостей, — сказал Гикор, разгружая Алхо, — занялась бы своими женскими делами.
— Ты тут народ будешь грабить, а меня к моим женским делам отсылаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67