ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Нет, я пойду с тобой!
— Ну, а если копья, мечи, ядра, топоры, молотки меня не тронут, а обрушатся на твое нежное тело, — на кого ты меня, несчастного, тогда покинешь? — спросил Уленшпигель.
Неле, однако ж, стояла на своем:
— Я хочу быть с тобой. Это совсем не опасно. Я спрячусь за деревянным прикрытием вместе с аркебузирами.
— Если ты пойдешь, то я останусь, и милого твоему сердцу Уленшпигеля назовут трусом и предателем. Дай лучше я спою тебе песенку:
Природа — оружейник мой:
В железе грудь и темя — тоже.
Я защищен двойною кожей:
Своей природной и стальной.
Уродка-смерть мне строит рожи,
Но ей не совладать со мной —
Я защищен двойною кожей:
Своей природной и стальной.
Жить — вот призыв мой боевой,
Под солнцем жить — всего дороже!
Я защищен двойною кожей:
Своей природной и стальной.
Так он, с песней на устах, и убежал, не забыв, однако, поцеловать на прощанье дрожащие губки и милые глазки Неле, а Неле, в жару, и смеялась и плакала.
В Антверпене Гезы захватили все суда Альбы, включая те, что стояли в гавани. В город они ворвались белым днем, освободили пленных, а кое-кого, наоборот, взяли в плен, чтобы получить выкуп. Они угоняли некоторых горожан под страхом Смерти и не давали им рта раскрыть.
Уленшпигель сказал Ламме:
— Сын адмирала содержится в заключении у каноника. Надо его освободить.
Войдя в дом каноника, они увидели сына адмирала и жирного, толстопузого монаха — монах, ярясь, уговаривал его вернуться в лоно святой матери-церкви. Молодой человек, однако ж, не пожелал. Он пошел за Уленшпигелем. Ламме между тем схватил монаха за капюшон и потащил по антверпенским улицам.
— С тебя причитается сто флоринов выкупу, — приговаривал он. — Почему ты еле-еле плетешься? А ну, пошевеливайся! Что у тебя, свинец в сандалиях, что ли? Шагай, шагай, мешок с салом, ларь, набитый жратвой, брюхо, налитое супом!
— Да я и так шагаю, господин Гез, я и так шагаю, — в сердцах отвечал тот. — Однако ж, не во гнев вашей аркебузе будь сказано, вы такой же тучный, пузатый и жирный мужчина, как я.
— Как ты смеешь, поганый монах, — толкнув его, вскричал Ламме, — сравнивать свой дармоедский, бесполезный монастырский жир с моим фламандским жиром, который я накопил честным путем — в трудах, в треволнениях и в боях? А ну, бегом, не то я тебя, как собаку, пинком пришпорю!
Монах, однако ж, в самом деле не в силах был бежать — он совсем запыхался. Запыхался и Ламме. Так, отдуваясь, добрались они до корабля.
21
Гезы взяли Раммекенс, Гертрейденберг и Алкмар, а затем вернулись во Флиссинген.
Выздоровевшая Неле вышла встречать Уленшпигеля в гавань.
— Тиль, милый мой Тиль! — увидев его, воскликнула она. — Ты не ранен?
Уленшпигель запел:
Жить — вот призыв мой боевой,
Под солнцем жить — всего дороже!
Я защищен двойною кожей:
Свой природной и стальной.
— Ох! — волоча ногу, кряхтел Ламме. — Вокруг него сыплются пули, гранаты, цепные ядра, а ему это равно что ветер. Ты, Уленшпигель, как видно, — дух, и ты тоже, Неле: вы вечно молоды, всегда веселы.
— Почему ты волочишь ногу? — спросила Неле.
— Потому что я не дух и никогда духом не буду, — отвечал Ламме. — Меня хватили топором по бедру, — ах, какие белые, полные бедра были у моей жены! Гляди: кровь идет. Ох, ох, ох! Некому за мной, горемычным, поухаживать!
Неле рассердилась.
— На что тебе жена-клятвопреступница? — спросила она.
— Не надо говорить о ней дурно, — сказал Ламме.
— На, держи, это мазь, — сказала Неле. — Я берегла ее для Уленшпигеля. Приложи к ране.
Перевязав рану, Ламме повеселел: от мази сразу прошла жгучая боль. Они поднялись на корабль втроем.
Неле обратила внимание на монаха, расхаживавшего со связанными руками.
— Кто это? — спросила она. — Лицо знакомое. Где-то я его видела.
— С него причитается сто флоринов выкупу, — сказал Ламме.
22
В этот день флот веселился. Невзирая на холодный декабрьский ветер, невзирая на дождь, невзирая на снег, все морские Гезы собрались на палубах кораблей. На зеландских шляпах тускло отсвечивали серебряные полумесяцы.
А Уленшпигель пел:
Лейден свободен, кровавый герцог из Нидерландов бежит:
Громче звоните, колокола,
Пусть песней своею звон ваш наполнит воздух;
Звените, бутылки, звените, стаканы!
От побоев очухавшись, пес
Хвост поднимает
И глазом, залитым кровью,
Оглядывается на палки.
Его разбитая челюсть
Дрожит, отвалилась.
Убрался кровавый герцог.
Звените, бутылки, звените, стаканы.
Да здравствует Гез!
Себя укусил бы от злости пес,
Да выбила зубы дубинка.
Уныло башку он повесил,
Скулит о поре обжорства и смерти.
Убрался кровавый герцог,
Так бей в барабан славы,
Так бей в барабан войны!
Да здравствует Гез!
Он кричит сатане: «Душу песью продам я —
Дай силы мне только на час!»
«Что селедки душа, что твоя —
Все едино», — в ответ сатана.
Обломаны зубы собачьи —
Не хватал бы жестких кусков!
Убрался кровавый герцог,
Да здравствует Гез!
Дворняжки хромые, кривые, паршивые,
Что живут и дохнут на мусорных кучах,
Одна за другой задирают лапы
На того, кто губил из любви к убийству.
Да здравствует Гез!
Он не любил ни друзей, ни женщин,
Ни веселья, ни солнца, ни хозяина,
Никого, кроме Смерти, своей невесты,
Которая лапы его перебила, —
Добрый подарок перед помолвкой, —
Потому что здоровые Смерти не любы;
Бей в барабан отрады,
Да здравствует Гез!
И снова дворняжки, паршивые,
Кривые, хромые, косые,
Одна за другой задирают лапы,
Его обдавая горячим и смрадным.
С ними псы и гончие и цепные,
Собаки из Венгрии, из Брабанта,
Из Намюра и Люксембурга.
Да здравствует Гез!
Он тащится, морда в пене,
Чтобы сдохнуть у ног хозяина,
Который его пинает
За то, что он мало кусался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
— Ну, а если копья, мечи, ядра, топоры, молотки меня не тронут, а обрушатся на твое нежное тело, — на кого ты меня, несчастного, тогда покинешь? — спросил Уленшпигель.
Неле, однако ж, стояла на своем:
— Я хочу быть с тобой. Это совсем не опасно. Я спрячусь за деревянным прикрытием вместе с аркебузирами.
— Если ты пойдешь, то я останусь, и милого твоему сердцу Уленшпигеля назовут трусом и предателем. Дай лучше я спою тебе песенку:
Природа — оружейник мой:
В железе грудь и темя — тоже.
Я защищен двойною кожей:
Своей природной и стальной.
Уродка-смерть мне строит рожи,
Но ей не совладать со мной —
Я защищен двойною кожей:
Своей природной и стальной.
Жить — вот призыв мой боевой,
Под солнцем жить — всего дороже!
Я защищен двойною кожей:
Своей природной и стальной.
Так он, с песней на устах, и убежал, не забыв, однако, поцеловать на прощанье дрожащие губки и милые глазки Неле, а Неле, в жару, и смеялась и плакала.
В Антверпене Гезы захватили все суда Альбы, включая те, что стояли в гавани. В город они ворвались белым днем, освободили пленных, а кое-кого, наоборот, взяли в плен, чтобы получить выкуп. Они угоняли некоторых горожан под страхом Смерти и не давали им рта раскрыть.
Уленшпигель сказал Ламме:
— Сын адмирала содержится в заключении у каноника. Надо его освободить.
Войдя в дом каноника, они увидели сына адмирала и жирного, толстопузого монаха — монах, ярясь, уговаривал его вернуться в лоно святой матери-церкви. Молодой человек, однако ж, не пожелал. Он пошел за Уленшпигелем. Ламме между тем схватил монаха за капюшон и потащил по антверпенским улицам.
— С тебя причитается сто флоринов выкупу, — приговаривал он. — Почему ты еле-еле плетешься? А ну, пошевеливайся! Что у тебя, свинец в сандалиях, что ли? Шагай, шагай, мешок с салом, ларь, набитый жратвой, брюхо, налитое супом!
— Да я и так шагаю, господин Гез, я и так шагаю, — в сердцах отвечал тот. — Однако ж, не во гнев вашей аркебузе будь сказано, вы такой же тучный, пузатый и жирный мужчина, как я.
— Как ты смеешь, поганый монах, — толкнув его, вскричал Ламме, — сравнивать свой дармоедский, бесполезный монастырский жир с моим фламандским жиром, который я накопил честным путем — в трудах, в треволнениях и в боях? А ну, бегом, не то я тебя, как собаку, пинком пришпорю!
Монах, однако ж, в самом деле не в силах был бежать — он совсем запыхался. Запыхался и Ламме. Так, отдуваясь, добрались они до корабля.
21
Гезы взяли Раммекенс, Гертрейденберг и Алкмар, а затем вернулись во Флиссинген.
Выздоровевшая Неле вышла встречать Уленшпигеля в гавань.
— Тиль, милый мой Тиль! — увидев его, воскликнула она. — Ты не ранен?
Уленшпигель запел:
Жить — вот призыв мой боевой,
Под солнцем жить — всего дороже!
Я защищен двойною кожей:
Свой природной и стальной.
— Ох! — волоча ногу, кряхтел Ламме. — Вокруг него сыплются пули, гранаты, цепные ядра, а ему это равно что ветер. Ты, Уленшпигель, как видно, — дух, и ты тоже, Неле: вы вечно молоды, всегда веселы.
— Почему ты волочишь ногу? — спросила Неле.
— Потому что я не дух и никогда духом не буду, — отвечал Ламме. — Меня хватили топором по бедру, — ах, какие белые, полные бедра были у моей жены! Гляди: кровь идет. Ох, ох, ох! Некому за мной, горемычным, поухаживать!
Неле рассердилась.
— На что тебе жена-клятвопреступница? — спросила она.
— Не надо говорить о ней дурно, — сказал Ламме.
— На, держи, это мазь, — сказала Неле. — Я берегла ее для Уленшпигеля. Приложи к ране.
Перевязав рану, Ламме повеселел: от мази сразу прошла жгучая боль. Они поднялись на корабль втроем.
Неле обратила внимание на монаха, расхаживавшего со связанными руками.
— Кто это? — спросила она. — Лицо знакомое. Где-то я его видела.
— С него причитается сто флоринов выкупу, — сказал Ламме.
22
В этот день флот веселился. Невзирая на холодный декабрьский ветер, невзирая на дождь, невзирая на снег, все морские Гезы собрались на палубах кораблей. На зеландских шляпах тускло отсвечивали серебряные полумесяцы.
А Уленшпигель пел:
Лейден свободен, кровавый герцог из Нидерландов бежит:
Громче звоните, колокола,
Пусть песней своею звон ваш наполнит воздух;
Звените, бутылки, звените, стаканы!
От побоев очухавшись, пес
Хвост поднимает
И глазом, залитым кровью,
Оглядывается на палки.
Его разбитая челюсть
Дрожит, отвалилась.
Убрался кровавый герцог.
Звените, бутылки, звените, стаканы.
Да здравствует Гез!
Себя укусил бы от злости пес,
Да выбила зубы дубинка.
Уныло башку он повесил,
Скулит о поре обжорства и смерти.
Убрался кровавый герцог,
Так бей в барабан славы,
Так бей в барабан войны!
Да здравствует Гез!
Он кричит сатане: «Душу песью продам я —
Дай силы мне только на час!»
«Что селедки душа, что твоя —
Все едино», — в ответ сатана.
Обломаны зубы собачьи —
Не хватал бы жестких кусков!
Убрался кровавый герцог,
Да здравствует Гез!
Дворняжки хромые, кривые, паршивые,
Что живут и дохнут на мусорных кучах,
Одна за другой задирают лапы
На того, кто губил из любви к убийству.
Да здравствует Гез!
Он не любил ни друзей, ни женщин,
Ни веселья, ни солнца, ни хозяина,
Никого, кроме Смерти, своей невесты,
Которая лапы его перебила, —
Добрый подарок перед помолвкой, —
Потому что здоровые Смерти не любы;
Бей в барабан отрады,
Да здравствует Гез!
И снова дворняжки, паршивые,
Кривые, хромые, косые,
Одна за другой задирают лапы,
Его обдавая горячим и смрадным.
С ними псы и гончие и цепные,
Собаки из Венгрии, из Брабанта,
Из Намюра и Люксембурга.
Да здравствует Гез!
Он тащится, морда в пене,
Чтобы сдохнуть у ног хозяина,
Который его пинает
За то, что он мало кусался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164