— Ну и нахал! — заметила старуха Стевен.
— Я, моя ненаглядная, такой же нахал, как ты — красавица, — отрезал Уленшпигель.
А старухе Стевен перевалило уже за шестьдесят, лицо у нее все сморщилось, как сушеный кизиль, и пожелтело от злости. Нос у нее напоминал совиный клюв. В глазах застыло алчное выражение. В иссохшем ее рту торчало два клыка. На левой щеке багровело огромное родимое пятно.
Девицы захохотали и начали над ней потешаться:
— Красавица, красавица, налей ему! — Он тебя поцелует! — Сколько лет прошло с твоей первой свадьбы? — Берегись, Уленшпигель, она тебя съест! — Посмотри ей в глаза — они горят не злобой, а любовью. Как бы она тебя не закусала до смерти! — Не бойся! Все влюбленные женщины кусаются. — Ей нужен не ты, а твои денежки. — Какая она у нас нынче веселая!
И точно: старуха Стевен смеялась и подмигивала Жиллине — потаскушке в парче.
Baes выпил, расплатился и ушел. Семеро мясников понимающе переглядывались со старухой Стевен и сыщиками.
Один из них жестом дал понять, что считает Уленшпигеля дурачком и сейчас его оплетет за милую душу. Показав старухе Стевен язык, отчего та расхохоталась, обнажив свои клыки, он шепнул Уленшпигелю:
— 'Т is van te beven de klinkaert. (Пора звенеть бокалами.) — И, указывая на сыщиков, громко сказал: — Любезный реформат! Мы все на твоей стороне. Выставь нам вина и закуски!
А старуха Стевен хохотала до упаду и, как скоро Уленшпигель поворачивался к ней спиной, показывала ему язык. А Жиллина, тварь, разряженная в парчу, тоже показывала язык.
А девицы шушукались:
— Посмотрите на эту наушницу: пленяя своей красотой, она послала на мучительную пытку и на еще более мучительную казнь двадцать семь реформатов. Жиллина заранее облизывается при мысли о том, сколько ей дадут за донос, а дают ей сто флоринов из наследства ее жертв. Но радость ее меркнет, когда она думает, что надо будет поделиться со старухой Стевен.
И сыщики, мясники, девицы — все, издеваясь над Уленшпигелем, показывали ему язык. А Ламме побагровел от злости, как петушиный гребень, пот с него катился градом, но он молчал.
— Выставь нам вина и закуски, — сказали мясники и сыщики.
— Ну-с, моя ненаглядная, — снова позвякивая монетами, обратился Уленшпигель к старухе Стевен, — раз такое дело, давай нам вина и закуски, а вино мы будем пить в звонких бокалах.
Тут девицы снова прыснули, а старуха Стевен опять показала клыки.
Со всем тем она сходила в кухню и на погреб и принесла ветчины, колбасы вареной, яичницы с колбасой и звонкие бокальчики, названные так потому, что они стояли на ножках и при малейшем толчке звенели, как колокольчики.
И тогда Уленшпигель сказал:
— Кто хочет есть — ешьте, кто хочет пить — пейте!
Сыщики, девицы, мясники, Жиллина и старуха Стевен от радости затопали ногами и забили в ладоши. Потом все расселись: Уленшпигель, Ламме и семь мясников — вокруг большого почетного стола, а сыщики с девицами — вокруг двух небольших столиков. И принялись пить и есть, громко чавкая, а тем двум сыщикам, что оставались снаружи, их товарищи предложили тоже принять участие в пирушке. И из котомок у этих двух сыщиков торчали веревки и цепи.
А старуха Стевен высунула язык и, хихикнув, сказала:
— Отсюда никто не уйдет не расплатившись!
И тут она заперла все двери, а ключи положила в карман. Жиллина подняла бокал и сказала:
— Птичка — в клетке. Выпьем по этому случаю!
А две девушки, Гена и Марго, спросили ее:
— Ты опять кого-то предашь на смерть, злая женщина?
— Не знаю, — отвечала Жиллина. — Выпьем!
Но три девушки не захотели пить с нею.
Тогда Жиллина взяла виолу и запела:
Под звон моей виолы
Я день и ночь пою;
Мой норов развеселый:
Любовь я продаю.
А старта захотела
Свой пыл в меня вдохнуть —
В божественное тело,
В трепещущую грудь.
Полна мошна тугая?
Пусть ливень золотых
Прольется вмиг, сверкая,
У белых ног моих.
Мне мать — нагая Ева,
Отец мне — сатана.
Твои мечтанья дева
В явь обратить вольна.
Я буду робкой, властной,
Холодною, шальной,
Стыдливой, сладострастной —
Что хочешь, дорогой!
Все продается ныне:
Терзанья, благодать,
Душа и взор мой синий…
Могу и смерть продать!
Под звон моей виолы
Я день и ночь пою,
Мой норов развеселый:
Любовь я продаю.
И пока Жиллина пела, она была так хороша, так мила, так обворожительна, что все мужчины — сыщики, мясники, Ламме и Уленшпигель — были растроганы и, околдованные ее чарами, молча улыбались.
Но вдруг Жиллина расхохоталась и, взглянув на Уленшпигеля, сказала:
— Вот как заманивают птичек в клетку!
И чары ее мгновенно рассеялись.
Уленшпигель, Ламме и мясники переглянулись.
— Ну как, заплатите вы мне? — обратилась к Уленшпигелю старуха Стевен. — Заплатите вы мне, мессир Уленшпигель, молодец по части добывания жира из проповедников?
Ламме хотел было ей ответить, но Уленшпигель сделал ему знак молчать и сказал старухе Стевен:
— Мы вперед не платим.
— Я свое получу из твоего наследства, — ввернула старуха Стевен.
— Гиены питаются трупами, — отрезал Уленшпигель.
— Да, да, — вмешался один из сыщиков, — эти двое ограбили проповедников — больше трехсот флоринов! Жиллине есть чем поживиться.
А Жиллина опять запела:
Купи лобзаний счастье,
Улыбок благодать,
Смех, слезы, сладострастье…
Могу и смерть продать!
И, смеясь, воскликнула:
— Выпьем!
— Выпьем! — крикнули сыщики.
— Выпьем! — подхватила старуха Стевен. — Слава тебе, господи: двери заперты, на окнах крепкие решетки, птички в клетке — выпьем!
— Выпьем! — сказал Уленшпигель.
— Выпьем! — сказал Ламме.
— Выпьем! — сказали семеро.
— Выпьем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164