– Если бы мне было вредно раздеваться, – заверила его Туна, – я бы уже давно схватила туберкулез.Раздеваясь, она аккуратно складывала одежду и вешала ее на спинку стула. Потом, голая, прошлась по комнате, с неожиданной робостью сделала несколько танцевальных движений, экстатически вскинула руки, покружилась. Видаль отметил, что кожа у нее между грудями и у лобка была сероватая и возле пупка темнело черное родимое пятно. Девушка подошла к Рею, чтобы он ее поцеловал. Потом заговорила. Видаль с удивлением понял, что она обращается к нему.– Ты тоже ничего не будешь делать? – спросила Туна.– Нет, нет, спасибо, – поторопился он с ответом.В этот миг он почувствовал, что им овладевает досада, даже злость. Рей, похохатывая, подбадривал:– Меня можешь не стесняться… Для Туны это пара пустяков.Наверно, он хотел показать свою власть здесь. Видаль уже готов был сухо возразить, как вдруг девушка грустным тоном сказала ему:– Если ты ничего не будешь делать, прошу тебя взять на память.Она достала из сумки еще один бумажный платочек, прижала его к губам и под отпечатавшимися пятнами неуклюже написала губной помадой: «От Негритянки».– Спасибо, – сказал Видаль.– Тебя называют Негритянкой? – спросил Рей с тревогой. – А мне ты не говорила, что тебя называют Негритянкой.Женщина оделась, попросила ей заплатить и пустилась с Реем в ожесточенный спор о цене. Видаль вспомнил, что Рей называл момент вручения денег «моментом истины». Прощаясь, Туна и Рей уже былинастроены вполне дружелюбно. Они поцеловали друг друга в щеку – ну прямо племянница с дядюшкой!Когда мужчины остались одни, Рей поделился впечатлениями:– А девчушка-то недурна. У меня есть и другие, вроде нее, целая куча, все время по телефону общаемся… Сказать, как я ее обнаружил? В разделе «Домашняя обслуга» в одном из объявлений так расхваливали ее приятную наружность, что это привлекло мое внимание. Девушки неплохие, да все они связаны с бандой головорезов, тут надо поосторожней.Они простились с хозяином и вышли на улицу. Видаль невесть почему почувствовал жалость к своему другу. Хотелось с ним поговорить, чтобы не подумал, будто Видаль сердится, но на ум ничего не приходило, и они молча прошли изрядное расстояние. Когда оказались возле дома, который сносили, Видаль заметил:– Как быстро его разрушают!– У нас только разрушать и умеют быстро, – отозвался Рей.Видаль смотрел на развалины. Теперь оставалась всего одна стена с истрепанными непогодой обоями – видимо, стена спальни, на ней виднелся темный квадрат, там, вероятно, висела картина, и еще сохранились интимные детали уборной. У булочной он вспомнил, как вчера вечером избавился от Рея, и, словно достаточно прецедента, чтобы установилась привычка, Видаль без долгих слов сказал:– Меня ждут. До свиданья.И поспешно пошел домой. Обернувшись, он увидел ту же картину, что накануне, – мясистое лицо Рея с приоткрытым ртом. 11 Как животное, стремящееся в свое логово, он желал поскорей оказаться дома, но с удивлением обнаружил, что встревожен, и решил немного успокоить нервы, прежде чем закрыться у себя в комнате на ночь. Он говорил себе, что в его годы человек уже столько испытал, что эпизод вроде того, что был в отеле, не должен слишком волновать. И все же Видаль сравнил его со снами, в которых видишь себя в положении вроде бы не угрожающем и не опасном, однако чувствуешь себя угнетенным необъяснимой аурой, исходящей от грезящихся образов. В этот момент, Бог знает по какой ассоциации, возникло воспоминание о собаке в родительском доме, когда он был ребенком, – о бедном Стороже, который после долгой службы, полной самоотвержения, постоянства и достоинства, стал уже в старости неприлично и бесполезно бегать за окрестными суками. И мальчик, вероятно впервые в жизни, испытал разочарование. Дружба с собакой перестала быть тем, чем была раньше, но, когда Сторожа не стало, мальчик изведал два новых для него состояния души: угрызения совести и безутешное горе.Он подумал, что сейчас неплохо бы потолковать с Джими. Джими, с его незаурядным здравым смыслом, поможет ему обратить все в шутку, понять суть этой нелепой западни, которую ему расставили. Конечно, было бы трудно изложить эту историю, не называя Рея, вернее, не подшучивая над Реем, но несомненно и то, что Рей в каких-то своих тайных целях его обманул. Как бы там ни было, Видалю претила возможность сознательно предать друга. Тут он вспомнил фразу, которая могла пригодиться, чтобы защитить беднягу Рея: «Мы говорим „грех", но не „грешник"». Впрочем, долго ли он сумеет парировать доводы Джими? Не строя никаких иллюзий, он вышел на улицу Малабия, где Джими жил с тех пор, как ему заплатили за то, чтобы он оставил свою квартиру на углу улиц Хункаль и Бульнес. Джими перебрался в отель, намереваясь прожить там какое-то время. На его счастье, случилось так, что владелец отеля тоже решил строить новое здание и, чтобы побыстрее выселить жильцов, выплачивал им возмещение. Недавно поселившийся там Джими потребовал больше, чем кто-либо, затягивал отъезд до бесконечности и до сих пор проживал в большущем доме, где справа от входа еще красовалась блестящая черная табличка с золотыми буквами «Отель Нуэво Лусенсе». Вместе с Джими жила его племянница Эулалия, нескладная, светловолосая, рыхлая девушка, о функциях которой ходили всяческие сплетни, так как домашним хозяйством в основном занималась Летисия, приходящая прислуга, существо с плоской физиономией и отталкивающей морщинистой кожей, напоминавшей кожу мумии.«Нуэво Лусенсе» сперва был особняком, принадлежавшим одной семье, какие строили в начале века, – кухня и прочие подсобные помещения, находились в подвале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50