признаю, что фигура у Хуаны Мусанте – прямо манок какой, но я-то, как видите, птица другого полета, и у меня была история с настоящей сеньоритой, которая нынче сделалась маникюршей, а потом еще с одной несовершеннолетней, которая непременно станет звездой на радио, так что я на прелести Мусанте не позарился бы, на таких клюют разве что в Бандерало, а столичные ребята такими пренебрегают.
Как пишет в своей колонке Очкарик из «Последних новостей», само появление в «Нуэво Импарсиаль» Та део Лимардо окутано завесой тайны. Его точно Мом привел сюда под свои похабные шуточки да прибауточки, только вот на следующий карнавал Лимардо с Момом уже не доведется свидеться. Все, баста, – надели на него деревянное пальто и снесли на Кинта-де-Ньято: тут даже инфанты Арагона не помогут.
Дело было так. Мое сердце, скажу вам без лишней скромности, бьется в лад с сердцем нашего города, нашей столицы, потому я позаимствовал у слуги с кухни костюм медведя, ведь слуга этот – настоящий мизантроп, на праздники не больно-то ходит, даже танцы не жалует. По моим прикидкам, под огромной медвежьей шкурой никто бы меня не узнал. И я, отвесив низкий поклон проклятому отелю, вышел глотнуть кислорода. Хотите верьте, хотите нет: в тот вечер столбик термометра побил рекорд по прыжкам в высоту; так жарко было, что прямо обхохочешься. Потом объявляли, что к вечеру девять человек получили тепловой удар. Теперь вообразите мои обстоятельства: я прохаживаюсь с волосатой мордой, и, натурально, с меня пот ручьями течет, так что потихоньку стал я подумывать о том, как бы мне снять с головы медвежью образину, ведь есть у нас места, где темно хоть глаз выколи, такие, что, сунься туда кто из Городского совета, со стыда сгорел бы. Так вот, если мне что на ум взбредет – камень! И только я хотел скинуть образину, тотчас передо мной вырос знакомый торговец с рынка, из тех, что забредают и на Онсе. Легкие мои уже возликовали, втянув свежий уличный воздух – а вокруг на каждом шагу всякие жаровни и решетки с угольями, – и тут я прямо остолбенел, едва не потерял то есть сознание: рядом стоит старик в клоунском наряде, он за последние тридцать восемь лет ни одного карнавала не пропустил и всякий раз выпивает со своим земляком из Темперлея, полицейским агентом. Так вот, этот ветеран, несмотря на иней лет, не растерялся и одним махом сорвал с меня медвежью голову – чуть самого без ушей не оставил, да они у меня, на счастье, крепко пришиты. Словом, то ли он лично, то ли его дружок в дурацком колпаке, но медвежью голову у меня увели; но я на них зла не держу – сам держал себя как последний простофиля, вот они мне это доходчиво и втолковали, получил что заработал. Одно досадно: теперь слуга с кухни не желает со мной разговаривать, потому что заподозрил, будто медвежья голова, которую у меня украли, – та самая, в которой фотографировался на карнавальной повозке доктор Родольфо Карбоне. Кстати о повозках; одна из них – с каким-то фурылкой на козлах и полным кузовом ангелочков – доставила меня к моему обиталищу, потому что карнавал уже затухал, а я, если сказать не преувеличивая, буквально с ног валился. Новые мои друзья зашвырнули меня на дно повозки, и я только хохотнуть успел в знак благодарности. Так вот я и ехал барином да посмеивался; а рядом с повозками по обочине шкандыбал какой-то доходяга-деревенщина, тощий как скелет, вида никудышного – еле волок свой фибровый чемоданчик да еще какой-то драный сверток. Один из наших ангелочков – есть ведь такие, что любят быть в каждой бочке затычкой, – пригласил бедолагу сесть в повозку. А я, чисто в шутку, карнавал же, надо повеселить народ, крикнул вознице, что наша, мол, повозка не из тех, что подбирает всякий мусор. Одна девчушка захохотала, и я тотчас назначил ей свиданье на улице Амауаса, куда, понятно, явиться никак не мог, потому что слишком близко это было от рынка. Я им вообще-то насвистел, что живу у Фуражных складов; это чтобы они не приняли меня за совсем пропащего; но Реновалес все испортил – самых простых вещей человек смекнуть не может, – принялся на меня с порога орать: видите ли, у Ковыля пропали пятнадцать сентаво, оставленные в жилете, на кого, как не на меня, вину валить? Они брехали, будто я их просадил в «Лапониасе». Дальше – хуже. У меня глаз зоркий, я еще за полквартала усмотрел шагалу этого, доходягу с чемоданом, он как раз сюда и плелся, спотыкаясь от усталости. Ну, я прощание затягивать не стал, долгие проводы – лишние слезы, побыстрей выбрался из повозки и юрк в подворотню, чтобы избежать casus belli. Но я не устаю повторять: попробуйте поймите этих голодранцев. Я выходил из своей комнаты по 0,60 доллара за ночь, где угощался холодными бобами и домашним вином, полученными за костюм медведя, и в патио столкнулся с деревенщиной, который даже не ответил на мое здрасьте.
И подумайте, чего только в нашей жизни не случается: целых одиннадцать дней этот пентюх провел в отличном большом номере, в хоромах, как мы его называем, который, разумеется, выходит в первый патио. Вам ли не знать: у всех, кто там обитает, гонора выше крыши. Приведу в пример Ковыля: он просит милостыню, но исключительно из любви к искусству, и кое-кто уверяет, что он миллионер. Поначалу нашлись пророки, что твердили: пентюха в хоромах не примут, потому что тамошнее общество слишком много о себе понимает. Как же! Никто из тех, что вместе с ним жили, ни разу не пожаловался. И не думайте: ни один не пикнул, не гаркнул. Новый же постоялец вел себя как шелковый. В положенные часы проглатывал какое-то варево, одеял не воровал и не закладывал, тон взял верный, тюфяков не потрошил, как некоторые романтические натуры, полагающие, будто тюфяки эти набиты сплошь бумажками в одно песо… Я от чистого сердца предложил ему свои услуги, если, мол, чего понадобится здесь, в отеле… Помню, однажды туманным днем даже принес ему из парикмахерской пачку сигарет «Ноблес», и он угостил меня одной, чтобы я выкурил потом в охотку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48