Теперь, совершив новое убийство, они забыли о прежнем; на этот раз их беспричинно раздразнили, ненавистный преследователь гнался за ними по пятам, покушаясь на их благополучие, которым они еще не вполне насладились… После второго убийства они жили счастливо.
Они прожили счастливо несколько дней, вплоть до понедельника, когда в час сиесты в зале появился толстяк. Он был неправдоподобно толст, его огромное дряблое тело расползалось в стороны, как квашня, вот-вот польется через край; у него были тусклые водянистые глаза, бледная кожа, широченный двойной подбородок. Стул, стол, чашечка кофе и стаканчик темной каньи, которые он спросил, – все по сравнению с ним казалось игрушечным, хрупким.
– Я его где-то видел, – заметил Аревало. – Только не помню где.
– Если бы ты его видел, ты бы запомнил.
Такого человека не забудешь, – ответила Хулия.
– Он не уходит.
– Пусть себе не уходит. Пусть сидит хоть весь день – лишь бы платил.
Он и просидел у них весь день. И вернулся на следующий. Сел за тот же столик, попросил кофе и темную канью.
– Видишь? – спросил Аревало.
– Что я вижу? – спросила Хулия.
– Еще один человечек.
– Некоторая разница все же есть, – ответила Хулия и рассмеялась.
– Не знаю, как ты можешь смеяться, – сказал Аревало. – Я больше не могу. Если он из полиции, лучше знать это сразу. Если позволить ему приходить каждый день и просиживать здесь часами, ничего не говоря и не сводя с нас глаз, у нас в конце концов сдадут нервы; ему останется лишь зарядить капкан – и мы попадемся. Я не хочу больше проводить ночи без сна, ломая голову над тем, что задумал этот новый тип. Я же сказал: всегда кто-нибудь да объявится…
– А может, он ничего не задумал. Просто печальный толстяк… – заметила Хулия. – Я полагаю, лучше всего оставить его в покое, пусть киснет в собственном соку. Переиграть его в его же игру. Если ему угодно являться каждый день, пусть является, платит, и дело с концом.
– Так лучше всего, – ответил Аревало, – но в этой игре выигрывает тот, кто дольше выдержит, а я уже на пределе.
Наступил вечер. Толстяк не уходил. Хулия принесла ужин для себя и для мужа. Они поели на стойке.
– Сеньор не будет ужинать? – с полным ртом спросила Хулия толстяка.
– Нет, спасибо, – ответил тот.
– Ах, хоть бы ты ушел, – вздохнул Аревало, глядя на него.
– Заговорить с ним? – предложила Хулия. – Вытянуть что-нибудь?
– Может, он и не станет говорить с тобой, – отозвался Аревало, – будет отвечать «да, да», «нет, нет».
Но толстяк не уклонился от разговора. Он посетовал на погоду – слишком сухую для посевов, – на людей и их необъяснимые вкусы.
– Как это они до сих пор не разнюхали про ваше кафе? Это самое красивое место на берегу, – сказал он.
– Ну, – сказал Аревало, который прислушивался к разговору, сидя за стойкой, – если вам нравится кафе, значит, вы наш друг. Пусть сеньор просит, что пожелает, – хозяева угощают.
– Раз вы так настаиваете, – отозвался толстяк, – я выпью еще стаканчик темной каньи.
Потом он согласился еще на один. Он уступал им во всем. Играл с ними в кошки-мышки. И вдруг, словно канья развязала ему язык, он заговорил:
– Такое чудесное место, и такие дела происходят. Вот досада.
Взглянув на Хулию, Аревало безнадежно пожал плечами.
– Какие дела? – рассердилась Хулия.
– Я не говорю, что здесь, – признал толстяк, – но рядом, на обрыве. Подумать только, сначала одна машина, потом другая падают в море в том же самом месте. Мы узнали по чистой случайности.
– О чем? – спросила Хулия.
– Кто «мы»? – спросил Аревало.
– Мы, – ответил толстяк. – Видите ли, владельца этого «опеля», что свалился в море, – его фамилия Трехо – несколько лет назад постигло несчастье. Его дочка, молодая девушка, утонула, купаясь тут поблизости. Ее унесло в море и так и не выбросило. Человек этот был вдовец; потеряв дочь, он остался один на свете. Он перебрался жить поближе к морю, в те места, где утонула дочь: наверное, ему казалось – он был уже немного не в себе, но это понятно, – что так он будет рядом с ней. Этот сеньор Трехо – может, вы его и встречали: невысокий, щуплый, лысый, с аккуратными усиками и в очках – был добрейшей души человек, он жил, замкнувшись в своем горе, ни с кем не виделся, кроме своего соседа, доктора Лаборде, который как-то лечил его и с тех пор навещал каждый вечер после ужина. Друзья пили кофе, разговаривали, играли партию в шахматы. И так вечер за вечером. Вы-то, молодые, счастливые, скажете мне: ну и жизнь. Привычки других кажутся порой такими нелепыми, но, видите ли, эта рутина помогает людям перемогаться, потихоньку существовать. И вот однажды вечером, совсем недавно, сеньор Трехо сыграл партию в шахматы из рук вон плохо.
Толстяк замолчал, словно только что сообщил нечто интересное и крайне важное. Потом спросил:
– И знаете почему?
– Я не ясновидящая, – отрезала Хулия.
– Потому что в этот день, проезжая по приморской дороге, сеньор Трехо встретил свою дочь. Может, оттого, что он не видел ее мертвой, он убедил себя, что она жива, что это она. По крайней мере, он поверил, будто видел ее. До конца он не обманывался, но эта мысль захватила его. И думая, что видит свою дочь, он знал, что лучше не приближаться, не заговаривать с ней. Бедный сеньор Трехо не хотел, чтобы иллюзия рассеялась. Его друг доктор Лаборде разбранил его в тот вечер. Немыслимо, сказал доктор, чтобы он, Трехо, культурный человек, вел себя как ребенок, играл с глубокими и священными чувствами; это дурно и опасно. Трехо признал, что его друг прав, но заявил, что если сначала умышленно поддался этой игре, то потом в игру вступили какие-то иные, высшие силы, что-то более могучее, другой природы, быть может, судьба.
1 2 3 4 5 6 7 8