Вернетесь по домам, не забудьте рассказать приятелям: нельзя желать лучшей рекламы.
Подогретая космическими явлениями, тема конца света продержалась весь обед, но когда подали кофе, уже исчерпала себя. Мать и дочь жестоко разругались. Бланки та вскричала:
– Ты просто не можешь смириться с тем, что я счастлива, красива, молода.
Мадам Медор не осталась в долгу:
– Ты на самом деле очень молода, моя Бланчета, у тебя вся жизнь впереди. – Добавила, тяжело дыша: – И пока я жива, тебе ее не загубит какой-то мордоворот.
– Взгляните, – обратился ко всем Линч.
Свет за окнами менялся, пышно и красочно, словно вспыхивали одна за другой не ко времени пришедшие зори. Пока все смотрели, Мартин на цыпочках вышел из столовой и заперся в телефонной будке. Хильда, намотав челку на пальчики, снова поискала глазами Альвареса; через несколько секунд она тоже вышла из столовой.
– Это должно было случиться, – убежденно проговорила мадам Медор. – Все просто помешались на деньгах. Владелица «Ла-Легуа» продала сосны, столетние, честное слово, они росли у нее вдоль дороги. Что уж говорить о политиках! Знаете, кто сейчас в правительстве заправляет? Деревенский дурачок Паласин, которого все называют «Большой Паласин»: еще вчера он клянчил милостыню, разъезжая на облезлой кляче.
– Вы приводите нравственные причины. Никто не принимает конец света всерьез, – пожаловался Альварес.
– Никто не верит в конец света, – уточнил старик и, помолчав, добавил:
– О чем вы думаете?
– Ни о чем, – ответил Альварес.
Но это была неправда: он как раз думал: «На людях я жажду одиночества, оставшись один, жажду очутиться среди людей». И он снова сказал неправду:
– Сейчас вернусь.
Вышел из столовой, добрался до вестибюля, но что делать дальше, не знал. Завидев Хильду, окончательно решился на бегство. Девушка схватилась за ручку двери раньше него.
– В чем дело? – спросил Альварес.
– Я подслушала, о чем говорили Мартин и Терранова по телефону. Если поднять трубку в кабинете, то все слышно. Сегодня в полночь мадам Медор подарит Бланките кольцо. Потом Бланкита улизнет из зала и придет на берег, к скалам, где будет ждать Терранова. Она-то верит, будто убежит со своим любимым, но у этих прощелыг другие планы: они отнимают изумруд, дают ей пинка, не стану повторять куда, и правят с деньжатами в Буэнос-Айрес. Бедняжка Бланкита!
– Никогда не видел более самонадеянной девчонки.
– Она добрая. Представляете, какое будет для нее разочарование?
– Ты девочка неглупая – разве ее разочарование теперь что-нибудь значит? Теперь ничего важного нет. Когда же вы все вобьете себе в голову, – спросил он, ребром ладони постучав Хильду по лбу, – что действительно настал конец света?
– Ну, если ничего не важно, тогда… – вопросительно-возмущенно проговорила девушка. Альварес ответил:
– Вот так, вблизи, я вижу, что и тебе неспокойно.
Он судорожно рассмеялся; улучив момент, когда девушка выпустила ручку двери, схватился за нее, открыл дверь и выскочил вон. На бегу подумал: «К счастью, мне хватило смелости». С поразительной быстротой очутился за двадцать или тридцать метров от дома, под открытым небом. И тут его настиг другой страх. «Это ужасно, – сказал он себе. – Что за цвет. Все сделалось лиловым. А запах поистине тлетворный. Сам не знаю, почему я бегу от Хильды. Такой старик, как я… Уж не тронулся ли я рассудком?»
В эту минуту он увидел тень, скользящую среди деревьев. Это был священник, на плече его лежало ружье, рядом бежала собака Том.
– Отче, – пробормотал Альварес, задыхаясь от смрада и изумления. – В такой день вы охотитесь?
– Почему бы и нет? – пожал плечами отец Беллод.
– Я думал, вы готовитесь отнести святые дары доброй половине здешнего населения.
– Час еще не настал. Когда он пробьет, святые дары понадобятся всем. А с этим делом одному священнику не управиться. Поэтому я и призываю, чтобы каждый вел обычную жизнь. Что бы человек ни делал – не говоря уже о таких моментах! – во всем есть воздействие молитвы, и каждым своим шагом он доказывает свою веру в Создателя.
– Вы учите личным примером и ходите на охоту.
– Не будь буквоедом, сынок. Человек всегда, даже в век невинности, убивал тварей земных.
– Разве проявлять сострадание значит быть буквоедом?
– Нет; но плохо то, что я сам вырыл себе могилу. Сказав: «Надо жить так, будто все идет по-прежнему», я и забыл, что процитировал Комитет по постройке Церкви. Нехорошо, что сегодня я избегаю всех, но, сын мой, у меня нет ни здоровья, ни христианского смирения, чтобы отдать свой последний вечер этим зверям. Я ухожу в поля с моим Томом, который от страха лишился речи. Но пусть не говорят, что я плохо забочусь о нем.
– Вы думаете, отче, что и впрямь наступил конец света?
– В глубине души в такое не верит никто, но, может быть, суть не в нашей вере, а в гниющем море и в воде с запахом серы.
– С запахом Люцифера?
– Если говорить серьезно, то касательно питья вы, наверное, в лучшем положении: мадам всегда похвалялась хорошим погребом, а моих запасов «Лакрима Кристи» хватит лишь дня на три-четыре.
– Наших – на четыре-пять, я уверен. Но разве это важно, отче?
– Жизнь человеческая всегда измерялась днями.
– Но счет их не был столь краток. Завтра, быть может, на нас нападут те, кто не в состоянии смириться со смертью. Наверное, они будут правы. Может быть, это еще и не конец света…
– Смерть для каждого из людей всегда была концом света. А на этот раз для всех настала минута подготовить душу свою к вечности. Когда столь внушающая доверие организация, как Обсерватория Ла-Платы, выпускает бюллетень, подобный разорвавшейся бомбе, особо сомневаться не приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11