— тер он уже лихорадочно руки. — Жди того наследства, мать бы…
Не мог дышать ровно. Дождавшись вечера, потащил друга на прогулку.
За скрытыми чернокленом беседками, в саду, под непроходимыми рядами жасмина, вдруг, выхватив револьвер, выстрелил в упор в Офросимова (это-друг).
Упал тот навзничь. Безнадежно раскинул руки. И умирающие, помутнелые глаза его долгим уставились на Гедеонова упорным взглядом…
Непереносимо страшен был этот взгляд. Мир содрогнулся бы от него… Гедеонов же только отвернул острое, перекошенное лицо. И чтобы скорей прикончить друга, хляснул его дулом револьвера по темени. Серые мозги, перемешанные с кровью, брызнули по траве…
В саду вырыл Гедеонов тайком яму. Закопал труп друга. В спешке забыл даже взять деньги (драгоценности, золото).
Перед рассветом уже, преследуемый странными голосами и призраками, вспомнил, что ведь деньги-то остались… Но откапывать труп было поздно. Впору было только заметать следы убийства…
Следы Гедеонов замел. Но его точило. Напрасно искал он, как бы избавить себя от пыток, странных голосов, привидений и вещих знаков кары… Спасал только чертов хохот.
VI
Поставил Гедеонов часовню с неугасимой лампадой на могиле друга. В навьи проводы тайком закопал крест. Но не помогло: умирающие, непостижимо страшные глаза преследовали его и пытали лютой пыткой…
— Выстрою-ка церковь на крови… — надумал Гедеонов. — Говорят, помогает…
И закипела работа…
Из-под разобранной часовни каменщики нечаянно, закладывая фундамент, вырыли полусгнивший труп Офросимова, изъеденный червями и подземными гадами.
В страхе разбежались рабочие…
А Гедеонов, ощупав гнойный, зловонный труп, достал из-под шелкового жилета кольца, бриллиантовые часы, толстый кожаный бумажник. Подсчитал деньги — десять тысяч. И, обрадовавшись, что на постройку церкви как раз хватит, зарыл труп там же. Каменщикам же строго-настрого заказал шалтать о трупе.
— Это — утопленник… — твердил он перепуганным рабочим. — В озере утонул… Ну, а как утопленников хоронить на кладбище запрещено — его тут и схоронили…
Каменщики подмигивали:
— Как же они под комплицу его засунули-то. Чудно что-то… Не укокошили его?
— Не поймут, дураки! — кипятился Гедеонов. — Часовня после была поставлена, мать бы его…
Выстроили церковь, освятили.
Но не помогла и она Гедеонову. Призрак с жутким, непереносимым взглядом неотступно ходил за ним и пытал люто.
* * *
Прослышал Гедеонов про злыдотников, пророков зла. Переодевшись странником, пошел тайком к ним в лесные их кельи. Но злыдотники велели не залечивать язвы духа, а растравлять их.
— Не-т, это не дело… — стискивал Гедеонов зубы, уходя от злыдоты. — Клин надо вышибать клином…
Тогда же многие из злыдотников по приказу Гедеонова высланы были в Сибирь, а кельи их заколочены.
Сам же Гедеонов уехал опять в Петербург шабашить по-старому, по-бывалому. Но теперь уже скрыто и тайно.
Было открыто "Общество защиты детей от жестокого обращения". Гедеонов, собирая на улице приглянувшихся ему бездомных девочек и мальчиков, вез их к себе в дом… А после, строго-настрого запретив им говорить, где были и что с ними делали, отпускал.
— Клин надо вышибать клином! — скрежетал зубами Гедеонов, дрожа и сжимаясь.
* * *
Узнавший о его приезде дед-вельможа, боясь мести" сменил гнев на милость и пригласил внука к себе во дворец.
Но Гедеонов не очень-то шел к деду. Только как-то раз будто нечаянно залучил в особняк к нему.
Старик вельможа, больной и дряхлый, лежал уже в постели. Приход внука его очень обрадовал.
— П… По-целуемся… — шептал больной, подставляя Гедеонову посинелые, полумертвые губы. — Прощаю все… Прости и ты… Ради Бога… — молил он внука.
Гедеонов молчал, держа за руки странную какую-то, молчаливую девочку: ее он привел сюда, чтоб доказать свою преданность "Обществу защиты детей от жестокого обращения". Затем и приехал вот в особняк.
— Спасаешь малюток? — бодрил старик внука. Но тот, не глядя на старика, затворил в спальню дверь.
— П… про-щаю… — бормотал вельможа. — Про-сти-и и ты… А?..
— Ага… старый хрыч… — прошипел Гедеонов, задыхаясь.
Молча раздел перед глазами больного девочку донага. Завязал ей платком рот. Надрезал кожу.
— Кр-ро-о-вушка! — хохотал Гедеонов, костлявыми стискивая длинными пальцами хрупкое тело глухо стонущей девочки. — Ох, кро-овушка-матушка!.. Ах, девчу-шечка моя голопузенькая!..
Впившись, как пиявка, в грудь девочки, горячую сосал из нее горько-соленую густую кровь. Пил жадными глотками. Ныл:
— Кровушка… Кровушка.
Старик, вперив остановившиеся, расширенные, побелевшие глаза в Гедеонова, непонятное что-то промычал. Шевельнул чуть заметно синими непослушными губами, да так и застыл…
Вытер Гедеонов залитые кровью губы. И зеленые острые глаза его налились сукровицей…
— Я-я т-тебе покажу, как нравственность наводить… — екнул он, трясясь и брызгая ядовитой слюной.
Схватил старика за горло внезапно и емко, как удав. Понатужившись и грузно навалившись на него грудью, беспощадно, точно обвалившийся камень, придавил его, онемелого, синего, увидевшего свой конец, к стене…
Руки Гедеонова были крепки, как железо.
Сгорел старик. Тело его, посинелое и закостеневшее, скомканное валялось на постели, поломанной грудой под шелковым одеялом…
Гедеонов, подняв с ковра нагую, окровавленную, тяжко стонавшую девочку, заказал ей молчать. Одел ее, обессиленную, немую. И тайком с нею вышел, молчаливо и бесшумно, из спальни через ряды раззолоченных комнат на улицу. И, усевшись в ожидавший его у подъезда закрытый бесшумный автомобиль, укатил глухими переулками в загородный вертеп…
* * *
Ночью у высокого цинкового, отделанного под золото гроба шла панихида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65