Волею Божией моряк, он чувствовал стремление к своей стихии и волей Божией попал в нее несколько дней спустя. Но о нем будет еще речь впереди.
Эрцгерцог Луитпольд был у себя в своем добром городе Граце, когда ему доставили известие о поимке короля, а затем — и самого пленника.
— Du lieber Gott (Боже милостивый)! — крикнул он. — Ach, mein Gunther!
Он наградил своего вассала поцелуем. Его глазки засверкали кровью, как Марс, когда он сверкает. Но все-таки эрцгерцог был рыцарем: он взял протянутую руку короля и, помявшись немного, поцеловал ее.
— Что, государь? — вырвались торжествующие звуки из его широкого горла. — Теперь мы с вами, кажется, на более равной ноге?
— Согласен с вами, Луитпольд, — сказал король. Затем, пока эрцгерцог муслил себе губы, Ричард прибавил:
— Но, надеюсь, вы не вздумаете простереть свое преимущество до того, чтобы держать речь ко мне. Австрияк с трудом проглотил эту пилюлю.
— Государь! — сказал эрцгерцог. — Слишком много речей потребовалось бы для того, чтобы смыть все обиды, которые нанесены мне вашими руками: никакие речи на всех собраниях в мире не могли бы извинить убийство моего второго кузена, графа Сен-Поля, и первого кузена, маркиза Монферрата.
— Это правда, — возразил Ричард. — Но ни одна из этих речей не вернула бы их к жизни.
— О, государь, государь! Душой моей клянусь, я вас считаю виновным в смерти маркиза Монферрата.
— Я так и думал! — отозвался король. — И ваше обвинение ничего не прибавляет к моим мнениям, скорее наоборот.
— Значит, вы это допускаете, король Ричард? — спросил эрцгерцог.
Удивление придавало ему особенно глупый вид: его раскрывшийся рот, его ощетинившиеся волосы напоминали орла, запутавшегося в кустах.
— Я далек от того, чтоб это отрицать, — сказал Ричард. — Никогда не опровергаю я никаких обвинений, но и сам никогда никого не обвиняю, пока не приготовлюсь доказать это. Но теперь — другое дело.
— Я должен держать вас в строгой охране, государь, — проговорил эрцгерцог. — Я должен сообщить обо всем моему повелителю, римскому императору.
— Вы в своем праве, Луитпольд, — промолвил король Ричард.
День закончился тем, что короля английского заточили в высокую башню, футов шестьдесят над городской стеной.
Теперь посмотрим, что поделывал наш Мартен Во, который все вынюхивал море. Вскоре он сделал лучше: он смотрел на него с вершины высокой горы. Оно сверкало вдали в тумане, и ничего ему больше не оставалось делать, как спуститься вниз по речному руслу, которое благополучно привело его в Триест. Оттуда ему удалось переправиться в Венецию, где кабачки были слишком хороши и слишком многочисленны для него. Он болтал про свои злоключения, про свои лопнувшие сапоги, про австрийское пиво, про сгюего увлекающегося господина, про свой собственный замечательный ум и способность ко всякой верной службе.
А Венеция прежде, как и теперь, была colluvies gentium — стоком народов. Долговязые одинокие арабы шагали по узким улицам или неподвижно дремали у стен набережной. Город был полон бродячих крестоносцев, страшно помятых молодцов, христиан-отступников, мусульман-отступников, покладистых евреев, богомольцев, собирателей святынь во святых местах. Как чума, как зараза, распространилась история Мартена и, к несчастию, далеко не к выгоде Ричарда, невозмутимо пребывавшего в своей башне. Когда иссякли для него все источники благостыни в Венеции, Мартен Во отплыл в Анкону. Там тоже ему оказывали всяческое внимание: он повстречал своего земляка, нормандского рыцаря Жиля де Гердена.
Едва заслышал Жиль, что Ричард заточен в темницу, а Жанны нет подле него, он страшно вспыхнул. Не надо удивляться, что он ничего не знал про дела в Акре: он не был в Акре с французскими войсками, а ходил богомольцем в Иерусалим и оттуда, вместе с Люзиньяном, попал на остров Кипр. Вот он теперь ухватил Мартена за глотку и тряс его, пока глаза у несчастного не выкатились, словно агатовые шары.
— Ну, болван, говори сейчас: где мадам Жанна? Не то я покончу то, что начал! — сказал он грозно.
Но Мартен ничего больше не мог ему сказать: он был мертв. После такого дела, даже в Анконе, приходилось бежать; и Жиль был готов убраться оттуда. Страсть к Жанне, которая никогда не покидала его надолго, разыгралась с такой силой, что ему захотелось непременно разыскать, увидеть ее, прикоснуться к ней или умереть. Единственной помехой был король: так надо его отыскать, куда бы ни забился он! Случилось, очевидно, одно из двух: или Ричарду она уж надоела, или он ее лишился по каким-нибудь превратностям пути. Могло быть и третье предположение: ее умертвили по приказанию королевы. Но он отклонил эту мысль: он был уверен, что Жанна жива.
«Великое дело — смерть, но и она не так велика, как наслаждение обладать Жанной во всей ее красе», — рассуждал он.
Он вполне был в этом убежден — и вернулся к двум первым предположениям. Если Жанна надоела королю, тот не постесняется (таков уж он от природы) так прямо и сказать в глаза ему. Жилю. Если же он потерял ее, то пусть сидит себе преспокойно в темнице, а Жиль со временем может ее найти. Надо только удостовериться. И еще вот что пришло ему в голову:
«Если он в заточении, в цепях, его убить довольно просто!»
И сердце его тешилось такой прелестной мыслью.
Никакого труда не стоило пройти по стопам Мартена: ясно — Венеция, Триест и вверх по горам до Бломау. Но тут след терялся, тщетно разыскивал его Жиль вдоль и поперек. Этот недогадливый господин по ложным слухам проехал даже в Вену. Но нам нет нужды пересказывать все его странствия. Шесть месяцев спустя после того, как он уехал из Анконы, в лохмотьях, без шляпы, голодный и холодный, он прибыл к крепким башням Граца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114