— Ради поруганной Элоизы; ради ее брата, короля Филиппа, обманутого в своих надеждах; ради короля английского, обиженного таким странным обвинением; ради его сына, Джона, принца, полного надежд, Вениамина этого второго Израиля; ради королевы Элеоноры английской, которой ваша милость приходится сродни.
— Deus! Ай, Deus! — вскричал Санхо, весь бледный от удивления. — Неужели все эти престолы взялись за оружие и разожгли пламя войны против графа Ричарда?
— Так оно и есть, — сказал Бертран, а король Санхо нахмурился и заметил:
— Судите как хотите, а в этом мало рыцарского достоинства!
Затем он осведомился, где находится граф Пуату. Бертран приготовился и к этому вопросу.
— Он мечется по своим землям, государь, как леопард, посаженный в клетку. Порой он бросается в поход, нагоняет короля Франции или графа Анжу — и назад.
— А его отец, король, где он теперь? Надеюсь, далеко?
— А он, — сказал Бертран, — он в Нормандии со своим войском в погоне за головой сына своего Ричарда.
— Такой великий человек как он! — воскликнул дон Санхо.
Бертран уж не мог сдержаться.
Велик он или нет, а расплачиваться и ему придется! Этого шельму, старого оленя, гложет лихорадка.
Полагаю, недаром дон Санхо прозван был Премудрым. Во всяком случае, он посидел несколько времени задумавшись, разглядывая человека, который стоял перед ним, а затем спросил:
— А где король Филипп?
— Государь! — отвечал Бертран. — Он в граде Париже утешает даму Элоизу и собирает свою казну, чтобы помочь графу Ричарду.
— А принц Джон?
— О, государь! У него есть друзья. Он выжидает. И вы ожидайте его вскорости.
Король Санхо нахмурил лоб до глубоких морщин и разрешил себе вырвать из бороды один или два волоска.
— Мы подумаем, Бертран, — произнес он наконец. — Да, мы все обдумаем на наш лад. Бог с тобой, Бертран. Пожалуйста, пойди и освежись! С этими словами он отпустил Бертрана. Оставшись один, король зашагал, нахмурившись, лишь изредка похлопывая себе по зубам гребеночкой. Он знал, что Бертран недаром явился в Пампелуну. Ему необходимо было доискаться, на чей счет он врет и на каком камушке правды (если таковой был) зиждется вся его сплетня. Ненавидит ли поэт отца или сына? Не служит ли он принцу Джону? Но пока оставим все это в покое. А эта история с Элоизой? Санхо думал, что, выдумана она или нет, но только не сам Бертран ее сочинил. Как бы то ни было, король Филипп будет вести войну с королем Генрихом, а не с его сыном: ведь, коли понадобится лес, дерево рубят у корня, а не по ветвям. Насколько он мог поверить Бертрану, граф Пуату находится в своих владениях, а король Генрих с ратью — в своих. Война между графом Пуату и королем Филиппом — первая нелепость, а мир между графом и королем Генрихом — вторая. Дон Санхо верил (ведь он верил в Бога), что король Генрих на краю гроба. Но больше всего он видел, что если позорная история верна, то явится на сцену принц-жених. На всех сих основаниях, Санхо порешил послать частное письмо к своей родственнице, королеве Элеоноре английской. Он так и сделал, но написал ей совсем в другом духе, чем воображал себе Бертран. Вот его письмо:
"Мадам (Сестра и Тетка)! Сегодняшний день принес мне частным образом известие, которое отчасти печалит меня вместе с вами, отчасти же и радует, как мудрого врача, который, прослышав про одного излюбленника смерти, знает, что у него обретаются и ум и средства для его исцеления. Мадам! Положа руку на сердце, могу вас удостоверить, что кровь моя кипит по важным и страшным причинам, которые привели к распре между вашим высокопоставленным повелителем и дражайшим супругом во Христе Иисусе, а моим господином, королем Генрихом английским (спаси его Бог!), и его августейшим соседом, королем Франции. Но, мадам (сестра и тетка), мне, тем не менее, отрадно сообщить Вам, что состояние вашего высокорожденного сына внушает мне не меньшую тревогу. Как, мадам! Ужели такой горячий и необузданный юноша лишится своего многообещающего брачного ложа? Ужели, лицом подобный Парису, своей судьбой он уподобится Менелаю? Нежные совершенства царя Давида (праотца трубадуров) — и позор мужа Вирсавии ! Вы видите, красноречие пожирает меня. Да, мадам (сестра и тетка), горящий уголь ярости вашего сына коснулся моих уст — и я, наконец, заговорил СВОИМ языком. Я вопрошаю сам себя, о мадам моя! Почему девственницы всего христианства не восстанут и не предложат обвить их непорочный стан его благородными руками? Сестра и тетка! Есть, по крайней мере у нас, в Наварре, одна такая девица, которая восстанет. Я предлагаю вам дочь мою Беранжеру, прозванную трубадурами Студеное Сердце (по причинам ее целомудренного одиночества), дабы она растаяла под солнцем вашего сыпа. Сверх того я предлагаю мои обширные владения Ольокастро, Цинговилас, Монте-Негро и Сьерру Альбу до самой Агреды, а также в приданое шестьдесят тысяч марок византийского золота, имеющих быть отсчитанными тремя епископами — двое по вашему назначению, а третий по выбору нашего владыки и духочного отца папы. Сверх того, мадам (сестра и тетка), я предлагаю Вам в дар преданность как брата и племянника, правую руку согласия и поцелуй мира. Ежедневно молю Бога, дабы Он сохранил ваше высочество. — — При дворе нашем в Пампелуне и т. д. Припечатано частной печатью самого короля: Sanchius Navarrensium Rex, Sapiens, Pater Patriae, Pius, Catholicus".
Покончив с этим делом и приняв меры к надежной отправке письма, король послал за девицей, о которой шла речь, и, обняв ее одной рукой, прижал ее к своим коленам.
— Дитя мое! — проговорил он. — Тебе предстоит идти под венец с величайшим из государей нынешнего света. Он — образец для всего рыцарства, зеркало мужской красоты, наследник великого престола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114