В то же утро, уходя от нее, он пошел к аббату Мило и покаялся ему в своих грехах. Поисповедовавшись, он поднялся, чтобы привести в исполнение все, что ему еще оставалось сделать на Западе, прежде чем состоится его венчание в Руане и в Вестминстере.
Глава XV
ПОСЛЕДНИЙ ТЕНЦОН БЕРТРАНА ДЕ БОРНА
Мне хочется покончить с этой изворотливой лисой, с Бертраном де Борном, но такая гончая, как я, должна сначала отбежать назад по старым следам, если хочет поразить зверя в открытом поле. Поэтому попрошу читателя припомнить, что, когда Ричард бросил его, полузадушеиного, на дворе его замка, и когда он настолько очнулся, что в нем желчь опять зашевелилась, он тотчас же стал готовиться к долгому путешествию на юг. Ему казалось, что в этой позорной истории с Элоизой французской достаточно оснований для того, чтобы погубить графа Ричарда вернее, чем тот чуть не погубил его. Бертран надеялся поднять против него восстание на юге и направился туда, жужжа сам, как муха над навозом, который он сам же разметал. Прежде всего отправился он через Пиренеи в Пампелуну. Было бы безумием рыться в мыслях человека, страдающего злобой: лучше уж прямо относиться к нему, как к мусорной яме, которую следует жечь известью (или уж пусть Бог потрудится) и с верой ожидать этого события.
Бертран ненавидел Ричарда анжуйца больше всего на свете не за то, что тот обидел его, а за то, что он слишком пренебрегал им. Задетый Бертраном, Ричард попросту отодрал его за уши и послал к черту со всеми его штуками; очевидно, он не считал его достойным более важного наказания. Он считал его порочным негодяем, чудным поэтом, невыгодным вассалом, дармоедом в государстве своего отца. Ричард знал, что Бертран причинил ему безграничный вред, но не мог питать ненависти к такой поганой затычке. Бертран же доходил до белого каления от мысли, что его презирает такой великий человек. Наконец, ему показалось, что он может нанести ему значительный вред. Он мог поссорить его с двумя королями, французским и английским, и побудить третьего тревожить его с юга. Вот он и перебрался за горы и явился в Наварру.
Над ее кремнистыми кряжами и бесплодными полями властвовал король дон Санхо, седьмой по счету; а двор его пребывал в Пампелуне. Он славился как мудрейший из государей своего времени. Да таким и нужно было ему быть ввиду таких соседей, как Сант-Яго на запале и Кастилия на юге. Их неугомонные короли, сидя, так сказать, на одной скамье с доном Санхо, порядочно расшатывали его сиденье. Не успевал он нагреть себе местечко, как его уже сталкивали на другое, более прохладное. Впереди он видел, на самом солнцепеке, короля Филиппа французского, который был также точно ущемлен между Англией и Бургундией. Филипп жаждал протянуть руки, так как не мог раздаться в боках. Дон Санхо не имел поползновения любить Францию, но Англии он побаивался, и еще как! Ох уж этот старый косматый лев, а особенно это отродье льва и парда — Ричард-Леопард, который слагал больше песен и мечом кончал больше споров, чем кто-либо другой из государей во всем христианском мире!
Все это задавало немало загадок логике дона Санхо. По наружности это был бледный раздражительный человек с тревожным взглядом и жиденькой бородкой, которую он пощипывал в беспокойстве, насколько позволяли ее редкие волосенки. Больше всего, после своих бесплодных земель, любил он менестрелей и врачей. Аверроэс бывал у него при дворе так же часто, как гильом Кабестен и Пейр Видал . Он знал Бертрана де Борна и даже любил его. Может быть, он был не особенно ревностный, но зато уж, конечно, голодный христианин; а о королях ведь мир судит не по их достоинствам, а по степени их нужд. Сказанного, надеюсь, довольно для дона Санхо Премудрого.
В ту пору, когда граф Ричард повернулся спиной к Отафору, а Сен-Поль сломал себе спину в Type, Бертран де Борн явился в Пампслуну с просьбой, чтоб его принял король Наваррский.
Дон Санхо был рад его видеть.
— Ну, Бертран! — сказал он. — Ты мне расскажешь новости про поэтов и угостишь пищей поэтов. Ведь здесь у нас только и разговору, что о тяжких долгах.
— Но, государь, что я вам могу сказать? — возразил Бертран. — Вся земля в огне; лица у женщин исцарапаны; во все концы война мечет полымем.
— Мне грустно это слышать! — проговорил король Санхо. — Но, надеюсь, ты не принес полымя с собой?
Бертран отрицательно покачал головой. Его утомляли перерывы: он жил, как в чаду безумия; у него в ушах словно вечно барабанили.
— Государь! — промолвил он. — Началась новая ссора между графом Пуату, Ричардом Да-Нет, и королем французским, и вот по какому поводу: граф отрекается от мадам Элоизы.
— Чего же ради отрекается он от нее, Бертран? — вскричал дон Санхо, широко раскрыв глаза.
— А того ради, государь, что он утверждает, будто старик-король, его отец, нанес ему бесчестье. Граф говорит: мадам Элоиза годилась бы, мол, мне в мачехи, но отнюдь не в жены.
— Deus! — воскликнул король. — Бертран, да разве это правда?
Бертран был подготовлен к этому вопросу. Его всегда предлагали ему, и он всегда давал один и тот же ответ.
— Как правда то, что я христианин, государь. Евангелие не правдивей.
— Я верю весьма благочестиво в святое Евангелие, — отвечал дон Санхо, — что бы ни говорили против этого какие-нибудь арабы. Но скажи, пожалуйста, неужели ж из-за этого ты собираешься возжечь пламя войны в Наварре?
— О, я не зажигаю ничего, государь мой! — сказал Бертран, почесывая рукой за кафтаном. — Но я советовал бы это сделать вам.
— Фью! — воскликнул король Санхо и всплеснул руками. — Но кого ради, кого ради, Бертран? Бертран с яростью возразил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114