У многих живых существ уход друг за другом превратился в социально значимый обряд, он не только помогает содержать в порядке шерсть, но и укрепляет связь и поддерживает общение между членами группы, делая более прочными отношения самцов и самок во время ухаживания. У обыкновенных шакалов этот обряд, несомненно, несет общественные функции. Ясон и Яшма гораздо дольше приводили друг друга в порядок в период ухаживания, чем когда-либо после, а своих щенят оба родителя вылизывали гораздо дольше, чем требовалось для простой очистки шерсти. А по мере того как щенята подрастали и в каждом из них проявлялась все более яркая индивидуальность, родители ухаживали за их шерстью чаще и посвящали этому гораздо больше времени.
Кратковременное вылизывание или даже отдельные его элементы часто демонстрируются при дружественной встрече животных данного вида, например во время церемонии приветствия. Ясон и Яшма, встречаясь после разлуки, почти всегда подбегали друг к другу и быстро покусывали один другого за морду и уши. И взрослый шакал низшего ранга при встрече с более сильным сородичем тоже зачастую опрокидывается на спину — принимает позу, свойственную щенку, который просит, чтобы кто-нибудь из родителей или однопометников его вылизал.
К тому времени, когда щенятам Ясона исполнился месяц, их темная окраска приобрела бледноватый оттенок выжженной солнцем травы — подобный камуфляж сослужил бы отличную службу малышам, рожденным в сухой сезон, но для большинства щенят, появившихся, как и наша четверка, среди яркой зеленой травы, он был совсем некстати. В это время мы уже стали свободно различать своих щенят, хотя вряд ли сумели бы узнать их вне привычной обстановки, кроме разве что Руфуса, у которого в раннем младенчестве кто-то откусил крохотный, почти незаметный кусочек уха. В своей компании все четверо различались не только внешне (одна самка была чуть светлее сестры, а у одного самца мордочка была немного длиннее, чем у другого), но и характерами, а следовательно, и поведением.
Одна из самок, Эмба, очень быстро превратилась в такую же страстную «парикмахершу», как и ее мать. Она неотступно преследовала своими заботами остальных щенят, хотя ей частенько не везло — подрастая, щенята становились все непоседливей и почти беспрерывно играли. Порой, заметив, что мать вылизывает какого-нибудь щенка, Эмба тут же включалась в дело; впрочем, она и сама любила, чтобы с ней повозились, и поэтому иногда протискивалась между Яшмой и вылизываемым щенком. Эта уловка почти неизменно достигала цели — второй щенок пользовался возможностью удрать от матери, и Эмба занимала его место. Несколько раз я видел, как Эмба втиралась между отцом и матерью, когда они вылизывали друг друга, в конце концов кто-нибудь из них принимался и за ее шерсть.
Самый маленький щенок, последыш Синда, был гораздо трусливее всех. Она ныряла в нору, как только тень от пролетавшей птицы или облака хоть краешком падала на нее, скатывалась туда вниз головой, напуганная внезапным раскатом грома. Она немедленно сдавалась, как только игра щенят становилась слишком грубой, а чаще всего вообще держалась от них подальше — лежала одна в сторонке, пока они носились как оголтелые. И все же более сильные щенки то и дело налетали на нее или сшибали ее с ног.
Руфус был ее полной противоположностью: с самого начала он был намного смелее и предприимчивей остальных; он первый отважился отойти от норы дальше, чем на несколько метров. Как-то раз, когда ему было еще меньше трех недель, я видел, как он стал ползком подкрадываться к египетским гусям, вперевалочку шествовавшим мимо норы, причем каждый из этих шестерых гусей был раза в четыре больше его самого. И чем ближе он подползал, тем быстрее ковыляли гуси, словно им было неловко подниматься на крыло из-за такого крохотного шакаленка. Руфус, судя по всему, был к тому же очень любознателен: если возле норы расцветал цветок, Руфус непременно должен был подойти и понюхать его; стоило птице обронить перышко, и Руфус тут как тут — он первый все замечал. Шакалята, как и многие детеныши млекопитающих, любят повторять действия друг друга. Когда Руфус принимался прыгать за насекомыми, остальные тоже прыгали вслед за ним. Когда Руфус отошел на пять метров от норы и стал с наслаждением уплетать дымящийся навоз носорога, к нему скоро присоединились и сестры с братом.
Его брат Слиток казался самым игривым из всей четверки. Он постоянно приставал к кому-нибудь из однопометников, подбегая к ним с характерным потряхиванием головой, что означало:
«Хочу с тобой поиграть!» Когда остальным надоедало с ним возиться, он продолжал игру в одиночку: потянет пучок травы, будто это хвост другого щенка, да и опрокинется навзничь, когда стебли порвутся. А то подкинет зубами камешек или кусок зебрового помета высоко в воздух и прыгает на него, как только тот коснется земли. Однажды он нашел высохший, жеванный-пережеванный кусочек шкуры с шерстью и не расставался со своей игрушкой больше часу — все подбрасывал и прыгал на нее. Временами он оставлял ее в покое, но когда ему нужно было перейти на другое место, прихватывал свое сокровище с собой и снова принимался играть. А один раз я видел собственными глазами, как Слиток тряс головой, приглашая поиграть… бабочку!
Игры щенят менялись по мере того, как они подрастали. Слабые покусывания и кувырканье постепенно сменились довольно серьезными укусами, потасовками и гонками. Часто двое играющих щенков обхватывали друг друга передними лапами за плечи и пытались укусить один другого за морду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75