Весьма маловероятно, чтобы небольшая кучка людей (считается, что древние люди охотились небольшими группами) сумела отогнать от добычи прайд львов или большую стаю гиен. А коль скоро человеку приходилось дожидаться, когда хищник расправится со своей добычей, то он, конечно, мог разбивать кости и есть костный мозг. Но вот удавалось ли ему, подобно гиене, переваривать кости и шкуру? Едва ли.
И наконец, попытаемся рассмотреть человека в свете его происхождения от приматов. Шимпанзе, как я уже говорила, едят мясо, и в некоторые сезоны в значительных количествах, но мы никогда не видели их в роли падальщиков и прихлебателей. Во многих местах павианы тоже едят мясо, иногда они даже пытаются стащить кусок-другой у шимпанзе. Но если они и пожирают падаль или куски с чужого стола, то, видимо, в редчайших случаях. Мы наблюдали бесконечное число звериных трапез в непосредственной близости от разных стай павианов, и обезьяны никогда не присоединялись к хищникам и их нахлебникам. Более того, приматы в подавляющем большинстве — дневные животные, они боятся темноты. А ведь именно ночью совершаются основные охотничьи подвиги, ночью гиены и шакалы получают большую часть своей ворованной добычи; первобытный же человек в это время, без сомнения, спал.
Я не пытаюсь утверждать, что первобытный человек никогда не прикасался к чужой добыче. Как теперь, так, видимо, и во все времена человек был склонен к компромиссам. Чтобы удовлетворить растущий аппетит к мясу, этот сын каменного века, несомненно, мог подбирать остатки, если они того стоили и риск был не слишком велик. Но мы все же думаем, что человек приобрел вкус к мясу, скорее всего самостоятельно охотясь на разных мелких тварей. В период размножения телята и ягнята становятся легкой добычей, если охотнику удается перехитрить мать. Попадались нам и взрослые животные, больные или увечные, с которыми без особого труда могла справиться группа первобытных людей.
Вот почему мы сосредоточили свое внимание на поведении хищников. Однако очень скоро мы с головой ушли в наблюдение за самими животными, за их индивидуальными характерами, нас то и дело поражали несомненные проявления их интеллекта. Мы открыли, что нередко отдельных индивидуумов можно различать не только по окраске, но и по особым черточкам поведения. Животным, за которыми мы наблюдали, мы всегда давали имена, как только начинали с уверенностью отличать их друг от друга. Некоторые ученые утверждают, что правильнее присваивать каждому животному свой порядковый номер, но, поскольку нас в первую очередь интересовали индивидуальные различия, мы решили, что имена — куда более подходящий для нашей цели и ничуть не менее научный способ обозначения.
Когда Гуго только еще замышлял длительное изучение хищников, я и не думала, что серьезно включусь в его работу: у меня и так еле хватало времени на наблюдение и описание поведения шимпанзе, да еще на воспитание нашего сынишки, Гуго-младшего (более известного под именем Лакомки). Но мне думается, что Гуго, зная меня достаточно хорошо, с самого начала не сомневался, что я стану его помощницей. Так уж сложилась наша совместная жизнь — что бы ни пришлось, мы все делаем вместе — и книжки пишем, и пеленки меняем.
Меня нетрудно было убедить, что гиены уступают в привлекательности только шимпанзе: они полны природного шутовства, каждая из них — совершенно определенная личность и живут они чрезвычайно сложными и отлично упорядоченными сообществами. Но мне было трудно представить, как же я сумею заниматься гиенами, если меня по рукам и ногам связывает младенец. Что ж, мне и вправду было нелегко, пока Лакомка не подрос, но, к счастью, гиены особенно активны по ночам, так что в ослепительном лунном сиянии африканских ночей я провела за наблюдениями долгие часы, а Лакомка тем временем мирно посапывал на кровати в закрытом кузове нашего фольксвагена.
Я совершенно ясно помню день перед началом нашей работы, когда мы прибыли в кратер Нгоронгоро, в Танзании. Мы выехали из нашего дома на окраине Найроби за день до этого и на ночь раскинули лагерь на просторах Серенгети. Утром нам оставалось преодолеть последний участок пути — пятьсот километров. На первой скорости мы взбирались по крутым откосам Нгоронгоро, и нас все сильнее начинал пробирать холод; потом мы въехали в облака, покрывавшие склоны горы. Добравшись до гребня кратера, мы остановились напоить нашего девятимесячного сынишку. Стоило нам выключить мотор, как мы стали частью призрачного мира. Белые, медленно клубящиеся облака обволакивали машину, и нам были еле видны несколько размытых деревьев да мокрая высокая трава по краям дороги. Мы знали, что и справа и слева от нас круто обрываются вниз поросшие густым лесом склоны: с одной стороны — к холмистым просторам равнин Серенгети, с другой — к глубокой чаше кратера. Все великолепие нетронутой природы, раскинувшейся внизу, было совершенно скрыто туманом, и будь мы просто проезжими туристами, нам так и не пришлось бы никогда в жизни увидеть это потрясающее зрелище. И точно так же, если бы дорога нашей жизни повернула в другую сторону, мы никогда не узнали бы о таких ярких личностях, как Миссис Браун, престарелая гиена-родоначальница,или Ясон — обыкновенный шакал, или Чингиз-хан — предводитель стаи гиеновых собак. А ведь они были там, внизу, ниже облаков, они жили своей жизнью, отдыхали и играли, охотились и убивали, создавали семьи и рождали себе подобных.
Мы спускались на дно кратера, и немного погодя плотные облака остались позади, а зеленые равнины стали просвечивать далеко внизу сквозь истончавшуюся дымку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75