Что я тут, один-одинёшенек? После стольких лет привольного заморского житья и душно, скушно… Знаешь, как говорят господа волонтеры, кто в Европе побывал? На Родине хорошо, а за границей лучше.
Дмитрий удивлённо посмотрел на товарища – не шутит ли. Сам он тоже побывал в разных странах – в Крыму, в Валахии, в Польше, у ногаев, и не показалось ему, что там лучше. Вот уж воистину, кому арбуз, а кому свиной хрящик.
– Так и попал в Иностранный полуприказ Преображёнки. Он тогда звался по-другому: Внешнесведывательная служба. Просился я в Париж, либо в Венецию, на худой конец в Вену, но выпало мне ехать в Стекольну, по-шведски – Стокгольм. Затосковал я там вначале. Город бедный, серый. И дело мне поручили скучное: считать военные корабли – о скольких мачтах-пушках, да какие в порту стоят, а какие куда поплыли, да какие крепкого строения, а какие ветхи. Раз в месяц о том грамотку отсылал в Гаагу, где другой человечек сидел, якобы купец датской. Жалованье было скудноватое. Если б не шведские фру да фрекепы, засох бы я там.
– Кто-кто?
– Бабы с девками. Они там хороши. – Алёшка подумал и добавил. – Они везде хороши. Не видал я страны, чтоб девки плохи были. Вот мужики – другое дело…
– Ты рассказывай про службу, а то вон уж купола видно.
Из-за поворота реки, в самом деле, показались золотые верхушки Новоспасских храмов. Алёша заговорил быстрее.
– Потом началась война, и я понял, зачем в Стекольну посажен… Потом ещё много чего было. И в Париже побывал, и в Вене, и в Венеции. Где только нелёгкая не носила…
– А Попов ты почему?
Алексей хитро подмигнул.
– У нас на государевой службе как? Коли не православный – уже не свой. Зато ежели кто из чужеземных в русскую веру перейти захочет, проси, что хочешь. Мне, сам понимаешь, веру поменять не трудно было. Сначала, как водится, покобенился, но дал себя уговорить. За это был зачислен сержантом по лейб-гвардии Преображенскому полку и пожалован деревенькой в тридцать дворов. Деревеньку я продал, недосуг с овсами да курями возиться, деньжонки в кумпанство банкирское пристроил, там каждый рупь в год до четырёх алтынов приносит. Имя взял «Алексей» – понравилось оно мне. – Он хохотнул. – Из «Виченцо» отлично вышел Викентьевич, как мне и по тяте-покойнику положено. И фамилью тоже взял в память батюшки -«Попов». Ныне же, гляди, я гвардии прапорщик. Важно!
– Невелика птица. Мне вон тоже сказано быть прапорщиком.
– Сравнил! Ты армейский, вам цена за пучок полушка, а я Преображенского полка. Это поболе, чем в армии капитан. Из гвардии прапорщиков, бывает, сразу в окружные воеводы жалуют, а то и в нарочитые царёвы посланники!
Видно было, что Алёша, хоть и переменил имя и ремесло, но хвастать не разучился.
«Что за странная у нас дружба, – подумал Дмитрий. – За двадцать почти что лет всего один день вместе побыли, и уж не юнаки оба, а будто не расставались». Чем больше смотрел он на оживленное лицо старинного приятеля, тем больше распознавал в нём прежнего Лёшку-блошку, верного друга, отчаянного враля и неистощимого выдумщика.
– Ты, поди, женился там у себя на какой-нибудь Мотре, либо Наталке да наплодил хохлят? – толкнул Дмитрия в бок Попов (надо было привыкать к этому новому имени).
– В Сечи не дозволяется. На то клятву даём. А ты?
Алёша обхватил его за плечо и зашептал:
– Нет пока. И не думал, что когда-либо оженюсь. Но в недавнее время повстречал некую несравненную деву и погиб! Пал, сражён Купидовой стрелой! Много всяких повидал по разным странам, но таких не попадалось, и не чаял, что бывают! Венус, Диана и Минерва – всё в едином лике!
Лицо у него будто осветилось, голубые глаза мечтательно обратились к небу.
Стало Дмитрию за друга радостно, а за себя немного горько. Сам-то он девы, какой мог бы отдать своё горячее сердце, так и не встретил. Теперь уж, верно, и не повстречает. Не судьба. Всё степные шляхи топтал да саблей махал, а ныне поздно – тридцать годков.
– Кто такая?
– Господина гехаймрата, временного моего начальника дочерь. Оно, конечно, не по Сеньке шапка. Такого ль ей жениха надо? Любой богач, княжеский сын за счастие почтёт… Ну да ничего, Амор и не такие твердыни брал! – тряхнул головой Алёша и стал подвязывать ногу. – К берегу греби! Нечего нам в виду монастыря от синих кафтанов вылезать.

* * *
Новоспасская колокольня стояла не впритык к храму, а на некоем отдалении, ближе к братским палатам – хорошему белокаменному зданию в три жилья, где располагались иноческие кельи. Монастырь был богатый, почтенный, издревле заступник перед Богом за Романовых, когда те еще хаживали в простых боярах. Тем странней показалось Никитину, что сия обласканная царями обитель оказалась пристанищем для государевых врагов. Или же это сам государь оказался супротивником праотеческих святынь? Правдой было и то, что при Петре, не как при его старшем брате, отце или деде, Новоспасский подзахудал без августейшего призрения, пооскудел. В звоннице сиротливо висел один-единственный великий колокол, все средние и мелкие пошли в переплавку. Пожалуй, не с чего было братии сердечно молиться Господу о государевом здравии…
У колокольни, прислоняясь спиной к двери, стоял молодой курносый монашек с цыплячьего цвета бородёнкой. лузгал семечки. Должно быть, тот самый звонарь.
– Ты молчи, я сам, – предупредил Алёша, отмахивая по земле костылями.
– Спасай Христос, братка. К Фролу мы. Чего вылупился? Не всё стрельцам одним за правду стоять. Нам, солдатам, Петруха, черт табашный, тоже вот где.
– Коли ты к Фролу, должон слово знать, – осторожно сказал монах.
Попов почесал затылок.
– Слово? Так «булат», рази я не сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154