"Шампузо".
Но это лишь на скромный опохмел.
Я спирт предпочитаю без разводки.
Чернов, я ренегат,
предатель водки
и в тридцать пять морально одряхлел.
Бывает ностальгия и во рту.
Порой,
как зверь ощерившись клыкасто,
пью,
разболтав с водой,
зубную пасту,
поскольку она тоже на спирту.
Когда тоска по спирту жжет,
да так,
Что купорос могу себе позволить,
лосьоны пью,
пью маникюрный лак.
Способен и на жидкость для мозолей.
Недавно,
в белокаменной греша,
я у одной любительницы Рильке
опустошил флакон "Мадам Роша",
и ничего -
вполне прошло под кильки..."
Оторопев от ужасов таких,
изображенных Щепочкиным живо,
Чернов спросил,
бестактно поступив:
"Но почему не перейти на пиво!"
Петр Щепочкин Шаляпиным в "Блохе"
захохотал,
аж затрясло открытку,
и выразилось в яростном плевке
презрение к подобному напитку,
"У нас его на Севере завал!
Облились пивом!
Спирт, ей-богу, слаще.
Я знал бы раньше -
сорганизовал тебе пивка спецбаночного ящик..."
"Как -- баночного!"
"Думаешь, вранье!"
"Почти.
Из фантастических романов".
"А я, товарищ,
верю в громадье,
как говорят поэты,
наших планов,
Все будет.
Все, быть может, даже есть,-
лишь выяснится это чуть попозже,
но в том прекрасном будущем -
похоже
не выпить мне уже
и не поесть.
Чернов, Чернов,
меня не понял ты.
До Сочи я еще в Москву заеду.
Мне там вошьют особую "торпеду",
чтоб я не пил.
А выпью -- Мне кранты,
Но при бутылках,
а не при свечах
я лягу в гроб,
достойнейший из трупов.
И как не выпить,
если там, в Сочах,
на стольких бедрах
столько хулахупов!
Инстинкты пожирают нас живьем.
Они смертельны,
но неукротимы.
Прощай, товарищ!
В поясе моем
зашита смерть моя -
аккредитивы..."
Чернов его у двери -
за рукав:
"Постойте,
ну, куда вы на ночь глядя!"
И зарыдал,
детей предсмертно гладя,
Петр Щепочкин,
трагически лукав;
"Прощайте, дети...
Погибает дядя..."
Стальные волчьи зубы не разжав
на горле у Чернова -
он молился:
"Рожай, дружок, решеньице,
рожай...
Ну, ну, родимый,
раз -- и отелился!.."
Чернов отер со лба холодный пот.
Задергался кадык,
худущ,
синеющ:
"Да,
вы в нелегком положеньи,
Петр,..".
И Щепочкин услужливо:
"Савельич..."
"Я знаю ваше отчество и сам.
Так вот что, Петр Савельич,
в этом деле
теперь все ясно.
Принимаю деньги.
С условием -
я вам расписку дам".
"А как же!
Без расписочки нельзя!
А где свидетель!" -
с радостным оскальцем
Петр Щепочкин куражился,
грозя
кривым от обмороженностей пальцем.
"Бюрократизм проник и в алкашей",-
Чернов подумал сдержанно и грустно,
но документ составил он искусно
под чмоканье невинных малышей.
В охапке гостем дед был принесен,
болтающий тесемками кальсон,
за жизнь цепляясь,
дверь срывая с петель
при слове угрожающем:
"Свидетель".
Вокруг себя распространяя тишь,
легли без обаянья чистогана
в аккредитивах скромных десять тыщ
на мокрый круг от чайного стакана.
Там были цифры прописью ясны,
и гриф "на предьявителя" был ясен.
Петр Щепочкин застегивал штаны
и размышлял;
"Чернов еще опасен.
Возьмет он деньги -
и на срочный вклад.
А через десять лет вернет проценты.
До отвращенья ч'еетен этот гад.
В Америку таких бы,
в президенты.
Вернусь на Север -
вскоре отобью
про собственную гибель телеграммку.
Валюха мой портрет оправит в рамку -
я со стены Муслиму подпою...
Приеду к ним лет эдак через пять -
все время спишет...
Даже странно как-то.
Но мы--живые люди,
то есть факты.
Нас грех списать.
Нас надо описать.
Жаль, не пишу.
Есть парочка идей,
несложных,
без особых назиданий.
Вот первая -
нет маленьких страданий.
Еще одна -
нет маленьких людей.
Быть может,
несмышленый мой племяш,
ты превратишься в нового Толстого,
и в будущем ты Щепочкину дашь
им в прошлом неполученное слово.
И пусть продлится щепочкинский род,
в России, слава богу, нам не тесной,
и пусть Россия движется вперед
к России внуков -
новой,
неизвестной...
"Во мне, как в пиве, пены до хрена.
Улучшусь.
Сам себя возьму я в руки.
Какие мы -
такая и страна.
Мы будем лучше -
лучше будут внуки".
Кончалась ночь.
В ней люди,
и мосты,
и дымкою подернутые дали,
казалось,
ждали чьей-то доброты,
казалось,
расколдованности ждали.
Цистерна,
оказав бараку честь,
прогрохотала мимо торопливо,
но не старался Щепочкин прочесть,
что на боку ее -- "Квас" или "Пиво".
Он вспомнил ночь,
когда пурга мела,
когда и вправду, в состояньи трупа
тащил в рулоне карту,
где была
пунктиром -
кимберлитовая трубка.
Хлестал снежище с четырех сторон.
"Вдруг не дойду!" -
саднила мысль занозой.
Но Щепочкин раскрыл тогда рулон,
грудь картой обмотав,
чтоб не замерзнуть.
Ко сну тянуло,
будто бы ко дну,
но дотащил он все-таки до базы
к своей груди прижатую страну,
и с нею вместе -
все ее алмазы...
Так Щепочкин,
стоявший у окна,
глядел,
как небо тихо очищалось.
Невидимой вокруг была страна,
но все-таки была,
но ощущалась. 6
Большая ты, Россия,
и вширь и в глубину.
Как руки ни раскину,
тебя не обниму.
Ты вместе с пистолетом,
как рану, а не роль
твоим большим поэтам
дала большую боль.
Большие здесь морозы -
от них не жди тепла.
Большие были слезы,
большая кровь была.
Большие перемены
не обошлись без бед.
Большими были цены
твоих больших побед.
Ты вышептала ртами
больших очередей:
нет маленьких страданий,
нет маленьких людей.
Россия, ты большая
и будь всегда большой,
себе не разрешая
мельчать ни в чем душой.
1 2 3 4 5