..
примерно. Ты не помнишь, когда вы его убили?
Я никогда не видел, чтобы папа так сильно бледнел. Через мгновение
он уже стоял рядом - и сдирал браслет с моей руки.
Я взвыл. Мне было очень больно и немного обидно, что мой умный
папа делает такую глупую вещь.
- Папа, его не снимешь. Он же на мальчишку рассчитан... Пап, ты не
помнишь, у него не было родинки на левой щеке?
Папа взглянул на часы. И подошел к видеофону. Я решил, что он
собирается куда-то звонить. Ударом руки папа пробил деревянную
облицовочную панель слева от экрана. И вытащил из маленького
углубления пистолет с длинным, зеркально поблескивающим, топорщившимся
теплоотводами стволом.
Вот теперь мне стало страшно. Десантник, хранящий дома исправное
оружие, подлежал увольнению из Десантного Корпуса и крупному штрафу.
Если же оружие использовалось - тюремному заключению.
- Пап... - прошептал я, глядя на пистолет. - Папа...
Папа подхватил меня, перекинул через плечо. И побежал к двери. Он
ничего не говорил - наверное, уже не было времени. Потом мы бежали
через сад.
Потом папа запрыгнул в кабину флаера и начал набирать на пульте
программу экстренного вызова. Меня он швырнул на заднее сиденье, через
секунду бросил туда же пистолет и аптечку.
- Введи себе двойную дозу обезболивающего, - приказал он.
Несмотря на страх, я едва не рассмеялся. Обезболивающее перед
взрывом плазменного заряда? Все равно что с перочинным ножиком
охотиться на слона.
Но все же я достал две крошечные ярко-алые ампулы. Раздавив в
кулаке, сжал пальцы, чувствуя, как лекарство морозным холодком
всосалось через кожу. Голова слегка закружилась.
А папа управлял флаером, ведя его на предельной скорости. За
прозрачным колпаком кабины выл рассекаемый воздух. Неужели он думает,
что нам где-то помогут? Успеют помочь.
Флаер затормозил. Завис в воздухе. Визг форсированных двигателей
перешел в мягкий гул. Мы парили в ночном небе, два человека в
крохотной скорлупке из металла и пластика.
- Мы над озером, - сказал папа и непонятно пояснил: - Над лесом
нельзя, уйма зверья погибнет. Звери-то ни в чем не виноваты.
Он что-то нажимал на пульте, набирая незнакомые мне команды.
Недовольно пискнул блок безопасности, и колпак кабины медленно
откинулся. На километровой высоте!
Нас гладил прохладный ночной ветерок. Слегка пахло водой. И
озоном, проклятым озоном - не от браслета, конечно, от работающих
двигателей.
Папа перебрался на заднее сиденье. Флаер слегка качнулся, и я
увидел внизу тускло мерцающую водную гладь.
- Руку, - скомандовал папа. И я послушно положил руку на бортик
кабины. Папа сел рядом, всем телом прижимая меня к спинке сиденья.
Взял меня за руку - мои пальцы утонули в папиной ладони. Она была
очень холодной. И твердой, как ткань защитного комбинезона.
- Не бойся, - сказал папа. - И лучше не смотри. Отвернись.
Мне перехватило дыхание. Тело ослабло. Я понял, что не смогу
сейчас пошевелиться. Даже отвернуться не смогу.
Папа взял пистолет. Еще секунду я чувствовал его пальцы. А потом в
темноте сверкнул ослепительный белый луч.
Никогда раньше я не знал настоящей боли. Вся боль, которую я
раньше испытывал, была лишь подготовкой к этой - единственной,
настоящей, невыносимой. Той, которую никогда не должен узнать человек.
Папа ударил меня по лицу, загоняя обратно в легкие крик. Заорал
срывающимся голосом:
- Терпи! Сохраняй силы! Терпи!
Я даже не мог закрыть глаза, боль заставила веки раскрыться, а
тело выгнуться в мучительной судороге. Я видел свою кисть в папиной
руке. И нелепый, жалкий обрубок на месте своего запястья. И
серебристый браслет, падающий вниз, в озеро, с этого обрубка.
Прошло секунд пять, не больше. Кабина начала закрываться, а папа
нажал на пульте клавишу "03" - срочный полет к ближайшему медицинскому
центру. И тут снизу блеснуло - пронзительным, жарким, оранжевым
светом. Еще через мгновение флаер тряхнуло. И я заметил, как опадает
на красно-оранжевом зеркале озера многометровый, сотканный из пара и
брызг фонтан.
Папа был прав как всегда. Над лесом такого делать не стоило,
белкам пришлось бы туго. А звери ведь ни в чем не виноваты...
Говорят, что чем сильнее люди любят животных, тем больше они любят
людей. Наверное, это до какого-то предела. А дальше все наоборот...
Я пришел в себя на операционном столе. Я лежал раздетый, с
присосочками датчиков по всему телу. К столу подходили все новые и
новые люди. Папа стоял среди них в белом медицинском халате и что-то
вполголоса говорил. Разговаривали и врачи, склонившиеся над моей
рукой:
- Удивительно, как резак оставил такую ровную рану. Крови почти
нет, как после лазерного луча...
- Ерунда, откуда на Земле боевой лазер?
Кто-то заметил, что я открыл глаза. Нагнулся к самому лицу,
успокоительно произнес:
- Не бойся, дружок, с рукой все будет в порядке. Мы ее вернем на
место. Только впредь поосторожнее с инструментами... И добавил,
отвернувшись в сторону: - Сестра! Кубик анальгетика... и антибиотик.
Лучше октамицин, полмиллиона единиц...
Я засмеялся. Боль не стала меньше, она по-прежнему жевала руку
раскаленными тупыми клыками. Но я смеялся, уворачиваясь от маски с
дурманящим наркозным запахом. И все шептал, шептал, шептал...
- Антибиотик... антибиотик... антибиотик...
ЗАПАХ СВОБОДЫ
Перрон был пуст.
Я постоял немного на цветном бетоне, глядя на вагончик монора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32