..
Я захохотал, но смех в гулкой темноте прозвучал так страшно, что
наперед я зарекся смеяться.
Это ж сколько будет наполняться камера от тонкой струйки?
Дня три, четыре...
А меня ведь кормить собираются.
Да и не смогу я трое суток в ледяной воде проплавать. В лучшем
случае - утону. Но тогда уж проще жилы на руке перегрызть да и
отправиться медленной скоростью на тот свет...
Значит, не там слабину ищу.
Глава вторая, в которой я делаю глупости, но вреда мне это не
приносит
Уж не знаю, кто мог в такой камере пятьдесят лет прожить. Может,
дикий гренландец или исландец, привыкший среди льдов жить, на морозе
нужду справлять и снегом умываться. Холодно! Все время холодно, а ведь
сейчас теплая ранняя осень стоит. Холод мешал спать, холод не давал
думать, холод тянул силы. Хоть бы одеяло какое! Хоть бы одежду
оставили!
Первую ночь в камере я не мог даже глаз сомкнуть. Промучился, то
пытаясь зарыться в опилки - тогда ледяной пол высасывал из меня тепло,
то сгребая все под себя - тогда мучил холод, идущий от каменных стен.
Но, проснувшись, я обнаружил, что в какой-то миг все-таки
задремал. Пошел в угол, к воде и сливу, да и наткнулся на что-то
круглое и мягкое, лежащее на полу.
Это оказался мой паек. Ползая по камере, я нашел две вареные
картошки, маленькую репку, ломоть хлеба и кусок соленой трески. Еда
была помятой, видно, ее попросту, без церемоний, скинули через
решетчатый люк. Вот и рухнул еще один мой план - подкараулить
надзирателя в тот момент, когда он будет разносить еду.
Справив дела и умывшись, я вернулся к своим опилкам. Очистил
картофелину - интересно, скоро ли я перестану ее чистить и начну жрать
с кожурой? - да и стал есть, вприкуску с треской.
В общем-то прилично кормят. Хлеб черствый, но пшеничный, из
хорошей муки.
И рыба не вонючая, такую и на воле с удовольствием едят.
А вот супчика наваристого или каши горяченькой мне теперь не
попробовать.
Это ведь миску потребуется спускать в камеру. Значит, есть риск,
что отчаявшийся узник бросится на тюремщика... а риска святые братья
не любят.
Вторую картофелину и репку я оставил на потом. Привычно уже сгреб
вокруг себя опилки, будто птица, в гнезде поудобнее устраивающаяся, и
стал размышлять.
По всему выходило, что своими силами мне не выбраться. Никак. До
люка не добраться, подкоп не сделать, затопление устраивать никакого
смысла нет. На самый худой конец я оставил попытку дыру сливную
расковырять да в канализацию прыгнуть. Наверняка об этом архитекторы
подумали, и ждет меня либо крепкая бронзовая решетка, либо труба такая
узкая, что не протиснешься. Это та же смерть, только совсем уж
позорная - в нечистотах захлебнуться.
Значит, единственная слабина, которую мне искать стоит, - в людях.
В тюремщике моем ненаглядном, в человеке с мертвыми глазами. Тщание,
но без лишней жестокости... хорошо говорит, как по писаному. Неужели
нет у него слабых мест? Корысть, азарт, трусость... Только ведь и
подкупить мне его нечем, и не запугать никак. А самое плохое - вовсе
он не собирается со мной разговаривать.
Даже еду по ночам разносят, вот чего удумали!
Выходит, этой ночью придется бодрствовать...
Спать вроде как и не хотелось. Но я все-таки лег и честно
попытался подремать. Получилось, и даже сон мне сниться начал.
Снилось, что мы снова бежим по темным, ночным улочкам Неаполя, с
опаской поглядываем на Арнольда, что тащит беспамятного Маркуса, одним
лишь каменным лицом редких прохожих распугивая... Но в отличие от
настоящего нашего бегства, всего три дня назад случившегося, я
прекрасно знал - мы прямо на засаду движемся. Знал - и не мог о том
сказать. Знал - и шел вперед. Как Искупитель, с апостолами навстречу
римским солдатам движущийся...
Вот только Искупитель не зря Богу-отчиму в Гефсиманском саду
молился.
Минула его смерть постыдная, принес он в мир Слово...
А я что хорошего совершил? Если не брать в расчет прежнюю мою
жизнь?
Ну, помог Маркусу с каторги убежать... помог ему новых друзей и
защитников обрести... в порту до беспамятства дрался, себя не щадя,
лишь бы он спасся...
Неужто и вокруг Искупителя, кроме одиннадцати и одного - еще и
другие апостолы были? Те, кто раньше торжества веры погиб?
Я уже совсем проснулся, лежал, уткнувшись лицом в опилки,
слабо-слабо живым деревом пахнущие, и думал. Не о побеге. Об
Искупителе. О Маркусе. О Святом Слове. О Святом Писании.
Может быть, Маркус мне поможет? Ведь что ни говори, а он - новый
мессия!
Пусть даже еще маленький...
Вроде как не было такого, чтобы Искупитель своим верным слугам не
помог!
Даже когда одиннадцать проклятых его предали и отвернулись - разве
укорил он их? Напротив! Каждому должность немалую предложил, каждому
хотел Слово дать.
Другое дело, что они в своем заблуждении не раскаялись.
Давным-давно я проповедь одну слушал, хорошо священник излагал, даром
что брат во Искупителе, а не в Сестре. Как молил Искупитель
ослушников: "Истинно говорю вам - я есть Царь Земной и Царь Небесный.
Покайтесь в грехах своих, ибо кто из нас без греха? Нынче же будете со
мной на римском престоле!" Вот только не покаялись
апостолы-отступники. И сказал тогда Искупитель: "Прощаю вам все грехи
земные, а грехи небесные не вправе простить. Идите, и больше не
грешите!" Обнял верного Иуду Искариота, и ушел во дворец, и скорбел
три дня и три ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17