Что глядело оттуда? что грезилось ей? И какие
Несчетные груды погибших в утробе ее
В свои жилы влила эта хмурая иерархИя,
И невольница Зла, и живое ее острие?

Был неясно похож на сторожкое хищное ухо
Заостренный бугор над глазницами… и до земли
С расползавшейся кожи, с груди, поднимавшейся глухо,
Из разъявшихся пор сероватые струи текли.

И над каждым мостом, над аркадами каждого моста,
Исполинским венцом шевелились и млели они,
ВОлгры — прозвище их: дымно-серые груды, наросты,
Без зрачков, безо рта, неуклюжие, рыхлые пни.

Их чудовищных тел не избегли ни кровли, ни шпили,
И, казалось, их грел инфракрасный тоскующий свет;
Неживые глазницы, его, поглощая, следили:
Кто у ног их клубится? и чьей еще кармы здесь нет?

Неужели же здесь им достаточно жертв беззаботных,
И простак, ротозей им добычей попасться готов?..
И тогда, приглядясь, различил я меж стен, в подворотнях,
Моих новых друзей соотечественников, — земляков.

Я и сам был таким, мое голое, жалкое тело
Растеряло ту рвань, что из Скривнуса взял в Мород;
Смыв черты, словно грим, плоть бесформенным сгустком серела
И не скрыла бы ткань, что я — нечисть, я — гном, я — урод.

…Одна из мук Агра — осознанное созерцание собственного убожества.

8

Так, не решаясь спуститься вниз,
Прятался я тайком за карниз,

Вглядываясь в бугроватый проспект.
В капищах люциферических сект

Стену у входа, как мрачный страж,
Мог бы украсить этот пейзаж.

В хмурых кварталах юга, вдали,
Восемь согнувшихся волгр несли

Балку — размерами — с вековой
Ствол калифорнийских секвой.

Да, они были разумны. Их жест
Был языком этих скорбных мест,

Грустной заменой и слов, и книг.
Их привлекал туманный двойник

Зданья высотного, кручи и рвы
На юго-западе этой Москвы.

Как бы до половины в бетон
Волграми был он овеществлен;

Верхний же ярус и чахлый шпиль
Мглисты казались, как дым, как пыль.

Вот, очереднАя балка вошла
В паз уготовленного дупла,

И заструился — багров, кровав
В толще ее угрюмый состав.

Как зачарованный, я смотрел
На череду непонятных дел,

На монотонный и мерный труд
Этих рассудочно-хитрых груд.

Мы громоздим этаж на этаж;
То же — и волгры. А воля — та ж?

Низкое облако черных паров
Двигалось и на шпиль, и на ров,

Волгр задевая правым крылом.
Видно, то было здесь частым злом:

Черный, точно китайская тушь,
Ливень хлестнул бока этих туш,

И превратил — чуть туча прошла
В черные глыбища их тела.

…В Агре он видит впервые вампирических обитателей чистилищ, восполняющих убыль жизненных сил всасыванием энергии человечества.

9

Миллионами нас исчислять надо, с Агром знакомых,
Нас, когда-то людьми называвших себя наверху,
И жестокий рассказ, как от волгр ускользали тайком мы,
Я от слез и стыда не посмею доверить стиху.

Было нечто сродни в нас медлительно гасшим лампадам…
Но в короткие дни я, сорвавшийся издалека,
Промелькнул мимоходом нет, резче скажу, мимопадом,
Остальные ж томились: недели? года? иль века?

Дорогие… Вся гордость, все лучшее ими забыто;
Точно ветер над городом, гонит их призрачный бич,
И сквозят через них блики сального, тусклого быта,
Блекло-мутные дни, счет ничтожных потерь и добыч,

Пропотевший уют человеческих стойл и квартирок,
Где снуют и клубятся отбросы народной души;
Этажи новостроек, где бес современного мира
Им кадит, как героям, твердя, что они хороши;

Все яснее сквозь них различал я вихрящийся омут,
Просверливший миры и по жерлам свергавший сюда
Миллионы слепых, покорившихся трижды слепому,
Сгустки похоти, лжи, мести, жадности, сна и труда.

Род? сословие? класс?.. Вероломный тиран революций
Раздробил скорлупу их пример и обычай отцов;
Суетливою массой по Верхней Москве они льются,
Пока рок на тропу не наступит, незряч и свинцов.

— Плачь, Великое Сердце, Кому из народных святилищ
Благовонным туманом текут славословия, — плачь!
Плачь о детищах тлена, о пленниках горьких чистилищ,
Кто, как праздная пена, не холоден и не горяч!

Плачь, Великое Сердце! По Ирмосам и литургиям
Из небесного храма под черную сень низойди,
Облегчи их блужданья! Вернуться к Тебе помоги им,
Ты, огонь состраданья, затепленный в каждой груди!

…Нет, молиться вот так я тогда не умел еще… Ужас
В закоулки, во мрак меня гнал, точно плетью, пока
Тайна здешних убежищ, из брошенных слов обнаружась,
Мне внезапной надеждой забрезжила издалека.

Меж багровых кубов, по кварталам, промозглым и волглым,
Как тоскующий зов, мне маячили их купола:
Двойники ли церквей, до сих пор недоступные волграм,
Тех, что в мире людей сквозь столетия Русь берегла?

А, так вот для чего нам внушал мироправящий демон
Разрушать естество этих мирных святынь наверху,
И кровавой звездой точно дьявольскою диадемой,
Обесчестить их трупы, их каменную шелуху!

Как хитер этот бес: посмотри, — их почти не осталось,
И покрову небесному негде коснуться земли…
Горе Агру скорбящему! как снизойдет к нему жалость?
Защитят ли страдальцев все башни, дворцы и кремли?..

Так, рыдая как гном, от стыда, от бессилья, от страха,
То бегом, то ползком я к убежищу крался, — но путь
Был оборван, когда исполински размеренным взмахом
Длиннорукая волгра меня подхватила на грудь.

Она тесно прижала меня к омерзительной коже,
То ль присоски, то ль жала меня облепили, дрожа…
Миллионами лет не сумел бы забыть я, о Боже,
Эту новую смерть срам четвертого рубежа.

Я был выпит. И прах моя ткань — в ее смрадные жилы
Как в цистерны вошла, по вместилищам скверны струясь,
Чтобы в нижних мирах экскрементом гниющим я жил бы…
Вот, ты, лестница зла!
1 2 3 4 5 6