Он торопил рикшу на подъеме и вышел у ворот с приподнятой на углах крышей.
У входа с плотно сдвинутыми дверьми-стенами он подал голос. Вышел храмовый привратник, узнал имя и дело, которое привело сюда гостя, велел подождать, и через какое-то время появилась пожилая монахиня. Однако, не впуская его в прихожую, она довольно резко ответила, что настоятельница передает, что не станет с ним встречаться, послушница же вообще не может ни с кем встречаться. Киёаки, с самого начала ожидавший чего-то в этом роде, не стал настаивать и вернулся в гостиницу.
Он связывал свои надежды с завтрашним днем. Хорошенько подумав, он решил, что с самого начала все не заладилось, потому что он на рикше доехал до самого входа в храм. Его нетерпение объяснялось только желанием, не медля ни минуты, встретиться с Сатоко, но как бы ему ни хотелось увидеть ее, он должен был отпустить рикшу по меньшей мере у внешних ворот. Во всяком случае, следовало как-то соблюсти приличия.
Комната на постоялом дворе была грязной, еда невкусной, ночью было холодно, но, в отличие от Токио, мысль о том, что здесь, совсем рядом, живет Сатоко, принесла душе заметное утешение. В эту ночь он впервые за долгое время крепко спал.
На следующий день, 23-го числа, полный энергии, он один раз с утра и дважды во второй половине дня, оставив рикшу ждать у внешних ворот, поднимался по длинной дороге к храму, но встречал все тот же холодный отказ. По пути назад он начал кашлять, в груди покалывало, поэтому, вернувшись в гостиницу, он не стал принимать ванну.
На ужин подали угощение, невиданное на деревенском постоялом дворе, обращение на глазах изменилось. Его, несмотря на протесты, переселили в самую лучшую комнату. Киёаки спросил было служанку, в чем дело, но ответа не получил. После настойчивых расспросов загадка наконец разрешилась. По словам служанки, сегодня, в отсутствие Киёаки, приходил местный полицейский, интересовался им, сообщил, что это юноша из очень знатной семьи и обходиться с ним следует крайне любезно, сказал также, что полицейские расспросы нужно сохранить от юноши в тайне и безотлагательно известить полицию, если тот соберется уезжать. Киёаки изнывал от нетерпения, понимая, что должен спешить.
Утром следующего дня, уже 24-го числа, ему было трудно подняться, голова отяжелела, тело ломило. Но он считал, что нет иного способа встретиться с Сатоко, как действовать, пренебрегая трудностями, и он, не вызывая рикшу, прошел пешком от постоялого двора до храма без малого четыре километра. Был погожий, ясный день, но идти было тяжело. Кашель усиливался, и временами он чувствовал в груди такую боль, будто туда насыпали песку. Когда он стоял у входа в храм, его опять сотряс приступ ужасного кашля, но вышедшая уже знакомая монахиня по-прежнему холодно снова повторила ему те же слова отказа.
На следующий день, 25-го числа, его стало знобить. Появился жар. Сначала он собирался было не ездить, но, позвав рикшу, поехал и снова вернулся, ничего не добившись. Надежды Киёаки начали рушиться. В горящей голове бродили путаные мысли, он не знал, что предпринять. В конце концов попросил слугу с постоялого двора послать телеграмму Хонде: "Немедленно приезжай. Прошу. Обитокэ по линии Сакураи, гостиница "Лиана". Ни в коем случае не говори этого моим родителям. Мацугаэ Киёаки".
Проведя тяжелую ночь, он встретил утро 26-го числа.
52
В этот день по равнине кружились в вихре желтые цветочки травы сусуки. Их было не так много, чтобы сравнить зрелище с весенним снегом, они скорее напоминали порхающих мотыльков. Но когда в просветах между тучами, окрашивая небо, слабо пробивалось солнце, становилось ясно, что это мерцает снежная пороша. Холод был намного сильнее, чем обычно в снежные дни.
Киёаки, умостив голову на подушке, все думал о том, как ему выразить Сатоко свою преданность. Вчера он, перепробовав все, обратился за помощью к Хонде, и тот, конечно, сегодня примчится. Может быть, дружеская поддержка Хонды заставит сердце настоятельницы дрогнуть. Но до этого он должен сделать это сам. Он должен попытаться. Без чьей либо помощи, один, в последний раз выказать преданность. Ведь если подумать, у него до сих пор не было случая продемонстрировать Сатоко свои искренние чувства. Или он из трусости избегал таких случаев.
Сегодня он может только одно. Чем сильнее болезнь, тем больше смысла и сил действовать, невзирая на болезнь. Может быть, Сатоко откликнется на такую преданность. Но сейчас, пусть он и не смеет надеяться на это, ему необходимо действовать, чтобы успокоиться. Сначала его душу просто заполняло страстное желание хоть одним глазком взглянуть на Сатоко, но постепенно душа начала трудиться и, казалось, помимо его воли опережала и желания, и цели.
Тело его, однако, сопротивлялось рвущейся вперед душе. Жар и боль пронзали все тело, словно прошивая тяжелой металлической нитью, ощущение было такое, словно он соткан из парчи. Мускулы рук и ног теряли силу, когда он попытался было поднять руку, мороз прошел по коже, а рука отяжелела, как наполненное доверху водой ведро. Кашель уходил все глубже в грудь, и что-то постоянно клокотало там, внутри, словно дальние раскаты грома на залитом тушью небе. Сил не было, немели кончики пальцев, только болезненный жар сотрясал вялое, безвольное тело.
Он звал в душе Сатоко. Время проходило впустую. Сегодня на постоялом дворе впервые заметили, что он болен: нагрели комнату, всячески рвались помочь, но Киёаки категорически отказался от предложения вызвать сиделку или врача.
После обеда, когда Киеаки приказал позвать рикшу, служанка, не зная, что делать, привела хозяина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105