Именно таким он и был. Еще при наставнике Дин Гэн менялся сто раз на день, ему даже нравилось, когда его называли неженкой - Дайюй. После смерти Хуана с ним стало твориться что-то неладное. То, услышав несколько слов похвалы, он весь день, склонившись над столом, примерно выводил прописи уставным почерком, что ему, кстати, очень удавалось, то вообще не являлся на занятия.
И таким он был не только в школе. По окончании нам пришлось проработать вместе полгода, и, наблюдая за ним, я понял, что он нисколько не изменился. Уместно вспомнить об одном случае. Работали мы в начальной школе, я вел четвертый класс. Через два месяца он вдруг надумал поменяться со мной группами, единственно оттого, что у меня было тремя учениками меньше. Конечно, он не мог прямо сказать директору, что ему лень проверять лишние три тетради, он мотивировал свою просьбу тем, что по положению учитель четвертого класса выше, чем учитель третьего, а он не желает быть хуже других. Это, конечно, тоже не бог весть что за довод, но тут уж речь шла о моральной стороне вопроса. Кроме того, он сообщил директору, что еще в школе был бессменным председателем ученического совета, а председатель - вождь масс. Потому и сейчас он должен быть впереди.
Директор посоветовался со мной, я сказал, что мне безразлично, и предоставил все на его усмотрение. Но директор не захотел начинать ломки посреди учебного года, и все осталось без изменений. На том дело и кончилось. Незадолго до каникул директору потребовался двухнедельный отпуск, и он попросил меня заменить его. Дин Гэну это не понравилось: он сам хотел замещать директора и на сей раз обратился прямо ко мне просить об этом директора ему, видимо, было неловко. Не помню, что я ответил, но вышло так, что мне пришлось пойти к директору с просьбой не оставлять меня заместителем. Мы обо всем договорились, как вдруг Дин Гэн отказался и ни с того ни с сего подал в отставку. Не захотел даже подождать до конца учебного года. Уговоры не помогли. Не успел директор уехать, как он собрал свои пожитки и исчез.
С тех пор мы с ним больше не виделись.
Глядя на могилу учителя, я вспоминал все пережитое за эти двадцать лет. Могила почти сровнялась с землей, на небольшом холмике выросли полевые цветы; они были прелестны, и от этого мне стало еще горше. Солнце уже склонилось над бамбуковой рощей у Дабэйсы - храма Великой Скорби, но я не торопился уходить. Так хотелось, чтобы наставник Хуан, полный, в сером халате, пришел и поговорил со мной хоть немного.
Вдруг вдалеке показался какой-то человек - без шляпы, с отросшими волосами, в короткой синей куртке. "Видно, прохожий", - подумал я и не обратил на него особого внимания, но он свернул на тропинку и шел прямо ко мне. Неужели еще кто-то вспомнил об учителе?
Он увидел меня, лишь когда подошел к могиле, увидел и остановился как вкопанный. Издали он не заметил меня - я сидел под кленом.
- Ты? - Он назвал меня по имени.
Я так и замер, по все никак не мог его припомнить.
- Не узнаешь? Дин...
Не успел он договорить, как я вспомнил - Дин Гэн. Его невозможно было узнать, так он переменился за эти двадцать лет, хотя в чем-то, я даже не мог понять в чем, он оставался Барышней. Длинные волосы были спутаны, лицо черное, глубоко провалившиеся глаза гноились, на белках проступили красные прожилки, зубы наполовину сгнили. Я невольно перевел взгляд на его руки - указательный и средний пальцы были до половины совершенно желтые. Он смотрел на меня, вытаскивая из кармана сигареты.
Не знаю почему, на меня вдруг пахнуло человеческим горем. Я не питал к нему никаких чувств, и все же... старый школьный товарищ... Я подошел и пожал ему руку - рука у него сильно дрожала. Мы всматривались друг в друга влажными глазами, потом, не сговариваясь, посмотрели на низенький холмик. Я едва сдерживался, чтобы не спросить: "Ты тоже пришел к нему?" Эти слова вертелись у меня на языке. Он закурил и, выдохнув дымок в голубое небо, улыбнулся.
- Я тоже пришел к нему, смешно, не правда ли? - проговорил он и опустился на землю.
Я не знал, что сказать, как-то неопределенно хмыкнул и присел рядом с ним.
Он долго молчал, понурившись, попыхивая сигареткой, словно думал о чем-то. Сигарета догорела уже до половины, когда он наконец поднял голову, стряхнул пепел и сказал с улыбкой:
- Двадцать лет! А он все еще не простил меня! - Дин указал сигаретой на могилу. - Он!
- Что? - Мне стало как-то не по себе. Уж не рехнулся ля он?
- Помнишь, как он тогда сказал: "Я не в обиде!" Помнишь? Я кивнул.
- Когда мы учительствовали в начальной школе, я вдруг уехал. А до этого просил тебя отказаться замещать директора. Помнишь, что ты мне на это ответил?
- Не помню.
- "Я не в обиде!" Вот что ты ответил. И в тот раз, когда я хотел поменяться с тобой группами, ты сказал то же самое. Может, и без всякого умысла, но для меня эти слова - месть, кара! У них свой цвет - красный цвет бинта, похожего на ядовитую змею, У них свой цвет. Они превратили всю мою жизнь в кошмар. Мечты, долг - все облетело, как осенние листья с деревьев. Как листья с этих кленов. Ты, наверное, догадался, почему я тогда хотел замещать директора? Я действовал исподволь, все давно подготовил, чтобы он не вернулся. Но ты сказал эту фразу...
- Неумышленно, - словно оправдываясь, ответил я.
- Знаю. Уйдя из школы, я поступил на службу в речное управление. Работа - не бей лежачего, а деньги хорошие. Через полгода подвернулась выгодная вакансия. Я знал, что некий Ли метит на это место. Я действовал, но и он не зевал - силы оказались почти равными, поэтому долго не было приказа. И тут мы с ним встретились в доме начальника управления, играли в мацзян.
1 2 3 4 5 6