Мсье действовал им очень ловко.
ГАСТОН (помолчав). Что можно сделать для мертвых зверьков? (Робко протягивает к ним руку, но не осмеливается их погладить; задумывается.) Ну хорошо, я поглажу эти высохшие, хрупкие шкурки, разве им будет легче? Каждый день я буду бросать орехи и хлеб живым белкам… Где бы мне ни принадлежал клочок земли, я строго-настрого запрещу причинять хоть малейший вред ласкам… Но разве это искупит целые ночи мучений и страха, когда они не понимали, что с ними стряслось, почему их лапку намертво обхватили стальные челюсти?
МЕТРДОТЕЛЬ. Пусть мсье не расстраивается по этому поводу. Подумаешь, велика важность — зверье!.. И потом, ведь это прошло.
ГАСТОН (повторяет). Да, прошло. И даже если сейчас я был бы наделен властью и мог раз и навсегда сделать счастливыми всех лесных зверушек… Вы правильно сказали: это прошло. (Идет к ванной комнате.) А почему у меня другой халат, а не тот, что вчера вечером?
МЕТРДОТЕЛЬ. Этот халат тоже принадлежит мсье. Мадам велела все время их менять, может, мсье признает хоть один.
ГАСТОН. А что тут такое в кармане? Тоже из области воспоминаний, как и вчера?..
МЕТРДОТЕЛЬ. Нет, мсье, на сей раз это нафталин в шариках.
Дверь ванной комнаты захлопывается. ГЕРЦОГИНЯ и г-жа Рено выходят из своего укрытия.
(Обращается к ним, уходя из комнаты.) Мадам все сами слышали. По-моему, мсье ничего не признал.
Г-ЖА РЕНО (с досадой). Просто не хочет сделать над собой усилия.
ГЕРЦОГИНЯ. Если это так, поверьте, я с ним поговорю самым строгим образом, но увы! Боюсь, как бы тут не было чего серьезнее.
Входит ЖОРЖ.
ЖОРЖ. Проснулся?
ГЕРЦОГИНЯ. Да, но наш маленький заговор не дал результатов.
Г-ЖА РЕНО. Он смотрел на трупы зверьков с видом мучительного удивления, и только…
ЖОРЖ. Разрешите мне остаться с ним наедине. Я хочу попробовать с ним поговорить.
Г-ЖА РЕНО. Хоть бы тебе удалось, Жорж! А то я уже теряю надежду.
ЖОРЖ. Не надо, мама, но надо. Напротив, будем надеяться до конца. Надеяться даже вопреки самой очевидности.
Г-ЖА РЕНО (холодно). Но его поведение и на самом деле может извести человека. Хочешь, я скажу тебе правду? Мне кажется, что он упрямится назло мне, как прежде…
ЖОРЖ. Но ведь он тебя даже не узнал…
Г-ЖА РЕНО. Все равно… У него всегда был мерзкий характер! Потерял ли он память, нет ли, как, по-твоему, он может перемениться?
ГЕРЦОГИНЯ (уходя вместе с г-жой Рено). По-моему, вы преувеличиваете его враждебность в отношении вас, мадам. Во всяком случае, не мое дело давать вам советы, но я обязана все же сказать, что, на мой взгляд, вы ведете себя с ним слишком холодно. Черт побери, вы же мать, так будьте трогательно добры… Валяйтесь у него в ногах, кричите…
Г-ЖА РЕНО. Поверьте, мадам, самое горячее мое желание — видеть Жака снова членом нашей семьи; но на такое я никогда не пойду. Особенно после того, что было…
ГЕРЦОГИНЯ. Жаль. Я уверена, что это оказало бы на него благотворное действие. Возьмите меня, если бы у меня отбирали нашего малыша Альбера, я превратилась бы в тигрицу. Я вам, кажется, уже рассказывала: когда его провалили на экзамене, я чуть не вцепилась в бороду декану?..
Уходят. ЖОРЖ стучит несколько раз в дверь, потом робко входит.
ЖОРЖ. Могу я с тобой поговорить, Жак?
ГОЛОС ГАСТОНА (из ванной). Кто там еще? Я же просил, чтобы ко мне никого не пускали. Что же, и помыться уж нельзя, даже в ванной ко мне пристают с вопросами, тычут мне в нос воспоминания!..
ЛАКЕЙ (приоткрывает дверь). Мсье в ванне… (Невидимому публике Гастону.) Мсье, это мсье Жорж.
ГОЛОС ГАСТОНА (еще резкий, но уже смягчившийся). А, это вы?
ЖОРЖ (лакею). Оставьте нас одних, Виктор.
ЛАКЕЙ уходит.
(Приближается к двери.) Прости меня, Жак… Я отлично понимаю, что мы тебе надоели с нашими бесконечными историями… И все-таки я хочу сказать тебе нечто очень важное. Если тебя не слишком это раздражит, позволь мне…
ГОЛОС ГАСТОНА (из ванной комнаты). Какую еще пакость вы раскопали в прошлом своего брата и собираетесь взвалить мне ее на спину?
ЖОРЖ. Это не пакость, Жак, напротив, я хотел бы, если ты, конечно, позволишь, поделиться с тобой своими соображениями. (После минутного колебания.) Пойми, под тем предлогом, что я, мол, человек честный и всегда был честным, никогда никому не делал зла — что, в конце концов, труда особого не составляет — ты считаешь, что все тебе позволено… Говоришь с другими с высоты собственной безупречности, коришь ближних, жалуешься… (Вдруг.) Ты на меня вчера не рассердился?
Ответ доходит из ванной все тем же хмурым тоном, словно вырванный силой, с минутным запозданием.
ГОЛОС ГАСТОНА. За что?
ЖОРЖ. За все, что я тебе рассказывал, нарочно сгущая краски, чтобы выставить себя жертвой. За то, что я пытался шантажировать тебя своими жалкими историйками…
В ванной слышен шум.
(Испуганно вскакивает.) Постой-постой, не выходи сразу из ванной, дай, я кончу, так мне легче говорить. Если ты будешь здесь, передо мной, я снова стану любящим братом и не выйду уже из роли… Пойми, Жак, я много думал этой ночью, — то, что произошло, конечно, ужасно, но ты был ребенком и она тоже. И в Динаре, еще до нашей женитьбы, ей нравилось больше гулять с тобой, возможно, вы любила друг друга, как любят бедные беспомощные подростки… А тут явился я, уже взрослый, с положением, с определенными намерениями. Словом, изображал солидного жениха, и, конечно, тетка вынудила ее принять мое предложение… Так вот, сегодня ночью я подумал, что не имел права делать тебе упреки, и я беру их обратно… Все… (Бессильно падает на стул.)
ГАСТОН появляется в дверях ванной комнаты, тихо подходит к Жоржу и кладет руку ему на плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21