Они сцепились и покатились по полу…
ГАСТОН. Где это было?
ЖЮЛЬЕТТА. На лестничной площадке второго этажа, вон там рядом.
ГАСТОН (вскакивает, как бы охваченный безумием). Где, где, где? Пойдем, я хочу точно узнать, где это было. (Тянет Жюльетту за руку в холл.)
ЖЮЛЬЕТТА. Больно, пустите!
ГАСТОН. Где, где?
ЖЮЛЬЕТТА (наконец вырываясь, трет запястье). Да здесь же! Они упали так, что наполовину оказались в холле, наполовину на площадке. Мсье Марсель находился снизу…
ГАСТОН (кричит). Но это же далеко от края! Как же он мог свалиться с лестницы? Очевидно, они оба скатились вниз во время драки…
ЖЮЛЬЕТТА. Вот уж нет, просто мсье Жаку удалось вскочить, и он подтащил мсье Марселя за ногу к ступенькам…
ГАСТОН. А потом?
ЖЮЛЬЕТТА. А потом толкнул его! Да как крикнет: «Будешь знать, сволочь, как целовать чужих девчонок!» Вот и все. (Пауза.) Мсье Жака так голыми руками не возьмешь!
ГАСТОН (глухо). И он был его другом?
ЖЮЛЬЕТТА. А то как же! С шести лет в школу вместе ходили.
ГАСТОН. С шести лет…
ЖЮЛЬЕТТА. Конечно, дело страшное, кто же говорит!.. Но что вы хотите? Любовь — она сильнее всего.
ГАСТОН (глядит на нее и бормочет). Любовь, да-да, конечно, любовь… Благодарю вас, мадемуазель.
ЖОРЖ (стучит в дверь, заглядывает в комнату и, не найдя там никого, идет в холл). Я позволил себе прийти сюда. Вы нас так и не позвали. А мама волнуется. Ну что, узнали то, что хотели знать?
ГАСТОН. Да, спасибо. Узнал, что хотел знать.
ЖЮЛЬЕТТА уходит.
ЖОРЖ. Понятно, не так все это получилось красиво… Но я хочу верить, вопреки всем россказням, что, в конце концов, это был просто несчастный случай и — не забывай, тебе было всего семнадцать — и если угодно, ребячество, пусть злосчастное, но ребячество. (Пауза. Смущенно.) А что она вам рассказала?
ГАСТОН. Разумеется, то, что видела.
ЖОРЖ. А сообщила она вам, что причиной драки было соперничество клубов? Марсель по каким-то личным соображениям вышел из вашего клуба и стал играть в другой команде против вашей… И в спортивном азарте, не правда ли…
ГАСТОН молчит.
Словом, я хочу верить этой версии. Потому что Граншаны распускали различные сплетни, но я всегда наотрез отказывался их слушать. Даже не пытался узнать их версию, это глупая и некрасивая история.
ГАСТОН (глядя на Жоржа). Вы его очень любили?
ЖОРЖ. Что бы то ни было, он был моим младшим братом. Что бы то ни было, повторяю. Потому что было кое-что и другое. О, конечно, ты был ужасным созданием.
ГАСТОН. Будьте добры, говорите: «он» был ужасным созданием. Пока я еще имею на это право.
ЖОРЖ (растерянно и жалко улыбаясь своим воспоминаниям). Да… ужасным. Каких только забот ты нам не доставлял; И если вернешься к нам, тебе предстоит узнать кое-что посерьезнее, чем этот злосчастный поступок, хотя бы потому, что в данном случае есть еще возможность усомниться.
ГАСТОН. Значит, мне предстоит узнать еще что-то?
ЖОРЖ. Ты был ребенок, да, ребенок, барахтался один в этом неустроенном мире. Мама с ее твердыми принципами пыталась на тебя воздействовать, но, очевидно, бралась за дело неловко, только натыкалась на твое сопротивление, и в результате ты еще больше замыкался. А у меня не было достаточного авторитета… Ты совершил огромную глупость, и, помимо всего, она стоила нам больших денег… Мы, старшие, как тебе известно, были на фронте. Поэтому-то юноши, твои ровесники, считали, что им, мол, все дозволено. Ты захотел заняться делами. Только верил ли ты сам в успех? Или это было просто предлогом, чтобы легче осуществить какие-то свои планы? Лишь ты один сможешь нам сказать это, когда к тебе полностью вернется память. Словом, ты околдовал — да-да, именно околдовал — одну пожилую даму, давнишнюю нашу приятельницу… Тебе удалось уговорить ее внести в дело весьма значительную сумму — что-то около полумиллиона франков. А сам ты стал как бы посредником. И выдал фальшивый вексель на бланке Компании, разумеется, существующей только в твоем воображении… Подписывал поддельные векселя. В один прекрасный день все открылось. Но было уже слишком поздно. У тебя осталось всего несколько тысяч франков. Ты растранжирил все остальное бог весть в каких притонах, злачных заведениях, женщины, приятели… Понятно, мы покрыли всю эту сумму.
ГАСТОН. Меня воистину восхищает та радость, с какой вы готовитесь вновь принять в лоно семьи вашего брата.
ЖОРЖ (опустив голову). Ты бы еще больше восхитился, Жак…
ГАСТОН. Как?! Значит, за ним числится еще что-то?
ЖОРЖ. Поговорим об этом в следующий раз.
ГАСТОН. Почему в следующий?
ЖОРЖ. Так будет лучше. Пойду позову маму. Она, должно быть, беспокоится, что ее не зовут.
ГАСТОН (жестом останавливая его). Можете сказать мне все. Я почти уверен, что я не ваш брат.
ЖОРЖ (молча глядит на него; потом глухим голосом). Однако вы очень на него похожи. То же лицо, но словно какой-то шквал прошел по нему…
ГАСТОН (улыбаясь). Ведь восемнадцать лет! И ваше лицо, разумеется, тоже изменилось, хотя я не имел чести видеть, вернее, помнить его без морщин.
ЖОРЖ. Не только в морщинах дело. Это больше, чем морщины, это неизгладимые пометы времени. Но пометы эти не избороздили ваше лицо, черты не только не стали жестче, напротив, смягчились, разгладились. Будто по вашему лицу прошел шквал нежности и доброты.
ГАСТОН. Да. Только теперь я понял, сколь многое способствовало тому, чтобы лицо вашего уважаемого брата не слишком дышало нежностью.
ЖОРЖ. Вы ошибаетесь. Правда, он был жестокий, непостоянный, легкомысленный, порой действовал бессознательно… Но… но я любил его, вопреки всем недостаткам. Он был красивее меня. Возможно, не умнее — я имею в виду тот ум, что требуется в школе или на экзаменах, — но эмоциональнее и уж наверняка более блестящий… (Глухим голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21