- Верно и впрямь тайна велика, коли всем известна, - заметил Семен, не
боясь, что мавла обидится и умолкнет: болтливосьть абиссинца была сильнее
обид, и при всяком удобном случае он погружался в пучину пустословия.
- Есть среди божьих угодников один, имя которому Аль-Биркер, - начал
Ибрагим. - Персы называют его ДарьЯ-бабА, что значит - водяной старик. Вид
его странен, а житье неведомо. Никто не знает, где он появился на свет, и
кто были его родители. Но когда Аль-Биркер достиг совершенных лет, враги
изгнали его род в пустыню. И там умерли от жажды все его родные: и отец, и
мать, и братья, и сестры, и дяди по отцу, и их дети, и вся родня со стороны
матери, и все друзья и дальние родственники, так что в конце Аль-Биркер
остался совсем один и шел по пескам, мучимый солнцем. Но сильней
полуденного зноя мучило Аль-Биркера неутешное горе. И тогда встал
Аль-Биркер, праведный перед Аллахом, и произнес такие слова: "Когда бы
здесь появился чистый колодец, я бы не стал из него пить, пока не напоил
всех жаждущих. И если бы волей Аллаха открылся свежий родник, я бы не
коснулся его губами, покуда есть на свете гибнущие без воды." И Аллах
услышал слова праведника и разверз перед ним грудь пустыни, показав реки,
что текут внизу и подземные источники. И Аль-Биркер спустился и зачерпнул
воды, но не стал пить, а понес людям, молящим о спасении. С тех пор он,
божьим соизволением носит по миру воду. ДарьЯ-бабУ видали не только здесь,
но и в Сирийской пустыне, и средь песков Большого Нефуда, и в знойной
Сахаре, и на солончаках Деште-Кивира. Всюду, где люди страдают без влаги,
является святой Биркер и приносит холодную воду подземных рек. Несчетное
число лет прошло с тех пор, мир изменился, и даже языка святого угодника
никто уже не понимает, но до сих пор Аль-Биркер не может напоить всех
людей, сколько их есть на свете. Велик труд его перед Аллахом и несомненны
заслуги, ибо сам ДарьЯ-бабА не выпил ни капли из той воды, что он носит
людям...
- За что же такое проклятие? - не выдержал Семен. - Так и последнего
грешника наказывать жестоко.
- На святом водоноше нет проклятия, - поправил Ибрагим. - В любой миг
может он вдоволь напиться воды и уйти в сад блаженства, где давно
приготовлено ему место среди избранных. Но он продолжает свое дело, получая
малую плату: один дирхем за полное ведро воды. В городе в базарный день
вода стоит дороже. Никогда ДарьЯ-бабА не просил денег, и никогда не брал
больше чем один дирхем. Люди сами кладут монету в пустое ведро, чтобы это
серебро свидетельствовало перед Аллахом о достойных делах.
- Хорошая сказка, - сказал Семен. - Сладко будет вспоминать ее,
подыхая на солнцепеке. Жаль, правды в ней мало.
- Не смей так говорить! - вскинулся мавла. - Все правда! Я об
Аль-Биркере еще дома слыхал.
- Мы с тобой на пару пятнадцать лет песками бродим, - сказал Семен. -
Так почему ни разу допрежь водоношу не видели?
- Прежде крайнего случая не было, а теперь он подошел. Вот и молится
хозяин с серебром в руках: зовет Аль-Биркера.
- Ну что ж, пусть зовет, - сказал Семен, пололжив руку на пояс, где
твердел согнутый булат. - Поглядим, поможет ли ему водяной старик.

* * *
Едва утро разукрасило пески в цвета фламинго и магнолии, обреченный
караван тронулся в путь. Надежды добраться к колодцу не было, но все же
пока человек идет, он жив. А Семеном двигало еще и радостное любопытство:
посмотреть, как станет умирать Муса, полтора десятка лет водивший его в
ошейнике раба.
Но Муса шел неутомимо, словно не поднималось на небосклон яростное
солнце, от которого не было защиты и спасения. Даже дневной остановки не
позволил ыспаганец, и два верблюда пали, а один из людей умер, сожженный
солнцем, и труп его остался позади.
И вновь настал вечер, а поскольку не было у людей никакого пропитания,
и не могли они ни приготовить мягкую джерату, ни заварить терпкий гирш,
возвращающий силы усталым, то оставалось им уповать на неизреченную волю
Аллаха.
- Помолимся Аллаху милосердному, - приказал Муса, распустив на брюхе
широченный поясной платок - бельбаг, и расстилая его вместо пропавшего
молитвенного коврика.
Семен привычно двинулся прочь. Ему хотелось еще раз полюбоваться своим
сокровищем и окончательно назначить: сейчас брать Мусу или позволить ему
прожить еще ночь и порешить при свете дня, когда меньше верится в смерть и
тошнее умирать.
Но уйти не удалось. При первом же Семеновом шаге Муса зыркнул недобрым
оком и, щеря почернелые от шербета зубы, проклекотал:
- Куда наметился, свиное ухо? Здесь стой, со всеми вместе. Аллаха
молить надо, чтоб живыми из песка выйти.
- Я не мусульманин, - покачал головой Семен, - Магомета не знаю и
молитвам вашим не учен. Верую во единого бога отца вседержителя, творца
неба и земли, видимым же всем и невидимым. И во единого господа Исуса
Христа, сына божия, единородного, иже от отца рожденного прежде всех веком.
Света от света, бога истинна от бога истинна, рожденна, несотворенна,
единосущна отцу, имже вся быша. Нас ради человеком и нашего ради спасения
сшедше с небес и воплотихом от духа свята и Марии девы, и вочеловечшася
Семен размеренно произносил с детства знакомые строки. Сухие слова
падали с губ и пропадали, непонятые бусурманским ухом. Но одно было ясно:
непокорствует раб перед своим господином, творя злые речи и обращая
знамения Аллаха в насмешку. Это о таких сказал пророк: "смиряйте их и
ударяйте!" А здесь, перед лицом смерти смирять непокорного можно только
смертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16