Зыбь там, топкое место, бахр-эс-сади. Утянет путника
в сухой песок как в трясину, и до самой архангеловой трубы никто его уже не
узрит.
Семен сидел, привалясь к верблюжьему боку, смурно глядел на урезанный
барханом окоем. От верблюда тянуло густым смрадом, но Семен не отодвигался
- принюхался давно, за столько-то лет.
Молельщики бормотали неразборчиво, слитным гудением, словно пчелиный
рой. Семен, не слушая, безотчетно повторял в уме их молитвы. Любят
мусульмане молиться в голос, напоказ: тут и не хочешь, а все их моления
вызубришь. Ох, грехи наши тяжкие! Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас
боже твоею благодатию.
Солнце перед закатом мутное, изгоревшее за день, уже не палит как в
полдень, и жар идет только от нагретого песка. Дышать тяжко, будто перед
грозой. Только дома грозою земля умывается, воздух свежеет, а здесь от
Аллаха такой милости не дождешься, зря Муса глотку дерет.
Рассеянный взгляд отметил вдали какое-то шевеление. Семен сначала не
вник, продолжал думать о своем, но потом встрепенулся, поднял голову,
всматриваясь, испуганно перекрестился. Никак накаркал: посылает Аллах
дождичка - с громом и молниею, да только без водицы. Край неба почернел,
стеной задрался и замер как бы в неподвижном ожидании. Но тому, кто
разбирается, ясно - спокойствия тут нет, а одно помрачение чувств. Еще
минута и налетит песчаная метель - самум. Господи, помилуй рабов твоих!
Пеняйте правоверные Аллаху и пророку его Магомету!
Семен вскочил, заставил подняться верблюда.
Куда бежать? Где прятаться? Раз в жизни видел Семен гнев восточного
бога, чудом выжил в прошлый раз и теперь не знал, как поступать перед лицом
жгучей смерти.
Многолетняя привычка повелевала молчать, покуда хозяин выстаивает
молитву, но все же Семен не выдержал и закричал:
- Буря!
Муса, молитвенно сложивший руки у груди, и ухом не повел в ответ на
крик раба, но мавла Ибрагим, чернокожий абиссинец, обернулся и вскочил,
нарушив пятничное благолепие
- О, Аллах!
Семен уже бежал вверх по бархану, стемясь уйти как можно выше. Там
сильнее ветер, и будет труднее дышать, но тех, кто останется в низине,
засыплет песком, когда двинется по ветру недвижная покуда волна. Верблюд
колыхал следом опавшими от недокорма боками. Он тоже почуял беду, и его не
надо было торопить и понукать.
Тьма на горизонте больше не казалась стеной, она клубилась и не
приближалась, а словно взбухала, заглатывая небо и землю. Вокруг было тихо,
хасмин - палящий ветер - улегся, паутинка не колыхнется, но воздух как бы
приготовился взвыть и звенел от томительного ожидания.
Семен обхватил верблюда за шею, уложил на песок, сам повалился рядом,
ткнувшись в вонючий верблюжий бок и поджав ноги, чтобы можно было, коли
милует господь, со всей силой выбираться из песчаной могилы. Он еще успел
запахнуть лицо краем куфии, а потом сверху обрушился первый удар.
Семен ничего не видел и, сберегая глаза, не пытался подсмотреть. Он
лишь услышал нарастающий рев, словно все джинны, заточенные царем
Сулейманом, разом вырвались на волю и бушуют, стараясь сокрушить
миропорядок. В первое мгновение Семена стегнуло ветром, потом он
почувствовал, как обжимает тело копящийся вокруг преграды песок.
Верблюд судорожно дергался, несколько раз порывался встать, но ветер
валил его обратно. Семен бился в такт рывкам животины, понимая, что только
в заветреннем месте, под прикрытием верблюжей туши можно умудриться чем-то
дышать. А то ни куфия не спасет, ни густая борода: набьется пыль в горло,
нутро иссушит так, что и червь могильный в тебе пропитания не найдет -
останешься лежать в песке нетленными мощами.
Семен не помнил себя, не понимал уже, что с ним творится, а вскоре и
рыпаться перестал, придушенный ожигающим небытием.
Сознание не возвращалось, некуда ему было возвращаться, просто
затосковала истекающая душа, и Семен на минуту почувствовал, что лежит
плотно зажатый, и нет ни воздуха, ни иного поддержания жизни. Тут бы самое
время смириться, отпустить душу к отцу небесному, благо что мера страданий
перейдена, и нет для него ни боли, ни жары. Мирно отойти можно. Но Семен
напрягся зачем-то, заколотился, стараясь разбросать песок. Песок не пускал,
однако, с одного краю оказалось податливое врюхо верблюда. Туда и устремил
Семен свои усилия, словно в самое чрево хотел вползти. Верблюд с хриплым
стоном поднялся, и следом родился из песчаной тьмы Семен
Вокруг следа не было пыльной вьюги. И вообще - никакого следа.
Вылизало ураганом пустыню, загладило, заровняло. Стронулись барханы,
перемешалась тьма тьмущая песка, но вот кабы знать, как его, песок,
различить? - а то какой была пустыня, такой и осталась. Только каравана
нет: ни людей, ни вьючных животных - никого. Как не жил на свете торговый
человек Муса Каюм-оглы из далекого Ыспагана.
- А-в-ва-а!.. - заунывно потянул сзади тонкий голос.
Семен оглянулся. Поодаль сидел на корточках мавла Ибрагим, качался,
закрыв глаза, тянул тоскливую ноту - то ли плакал всухую, то ли молился
по-своему, по-эфиопски, отвергнутому когда-то Христу.
- Брось, успеешь еще оплакать, - произнес Семен, с трудом двигая
растрескавшимися губами. - Сейчас надо живых искать, и вьюки. Бурдюки
должны быть с водой.
- Какая вода? Какие бурдюки?.. Лучше сразу умереть. А-в-ва-а!..
Серый холмик чуть в стороне зашевелился, рассыпаясь ползучими
струйками, и следом за поднявшимся верблюдом выполз уцелевший в пляске
джиннов купец. Громко всхрапнул, очищая глотку, двумя пальцами распушил
крашенную хной бороду, так что набившийся песок осыпал его широкую грудь, и
громко, словно не лежал только что заживо погребенный, провозгласил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16