Святослав Логинов.
Яблочко от яблоньки
Яблока сырые прияты вредительны суть телу паче всех
овощей.
Вертоград прохладный.
- А что, дорога вполне приличная, - произнес Путило, резко крутанув
руль.
Автомобиль накренился и начал заваливаться в колею, густо наполненную
серой жижей, больше всего напоминающей шламовые отстойники абразивного
завода. Ефим Круглов судорожно ухватился за ручку дверцы, словно собираясь
выпрыгивать сквозь ремни безопасности, но машина всего лишь ухнула в
колдобину и, натужно взрявывая, принялась распляскивать тракторного замеса
грязь. Струйки глинистой суспензии стекали по заднему стеклу, превратив мир
в серый абстрактный витраж. Сквозь лобовое, почти чистое стекло Круглов
видел грязевые разливы: глубокие, податливые и цепкие. Самый их облик
однозначно предсказывал, что случится через минуту: звук мотора изменится,
коляса забуксуют, не находя опоры в полужидкой среде. С минуту Путило
помучается, переключая скорости и пытаясь раскачать завязшую "ниву", потом
щелкнет дверцей и скажет:
- Приехали. Придятся тебе меня подтолкнуть.
Ефим опустил взгляд на свои ноги. Три часа назад, в городе он
опрометчиво полагал, что надел резиновые сапоги. Теперь стало ясно, что по
здешним меркам его обувка в лучшем случае может сойти за тапочки. Голенища
сапожек едва доставали до щиколоток, и, значит, лучше было сразу снимать их
и шагать в холодную октябрьскую грязь босиком.
Круглов осторожно, выискивая ногой опору, ступил в грязь и сразу же
провалился выше сапог. Казавшаяся густой каша мгновенно хлынула внутрь.
Загустелая в глубине масса покорно раздалась под ногой. Ефим попытался
сохранить равновесие, немедленно черпанул вторым сапожком и, не
удержавшись, плавно, как в замедленном фильме, повалился набок. В самый миг
падения отчятливо представилось жуткое бурое пятно в полплаща и вспомнилось
красивое слово: "бежевый". Больше плащу бежевым не быть.
Он еще старался вскочить быстрее, как будто грязь может не успеть
прилипнуть к чистой ткани, но ноги, так и не встретив опоры, проскользили в
разные стороны, и он снова упал, на этот раз на живот, до локтей погрузив
оба рукава в пованивающее навозом и соляркой месиво.
"Гнила, - мелькнула неуместная мысль. - Деревенские называют глину
гнилой".
После этого его опять повалило на сторону, и он понял, что тонет.
"Нива", смердя сиреневым выхлопом, и швыряясь из под коляс грязью,
медленно уплывала по разбитой дороге.
- Сергей Лукич! - крикнул он, уже зная, что машина не остановится. -
Путило! Помоги!.. Сто-ой!!
Шматок грязи хлястко залепил в лицо, мгновенно ослепив и наполнив
открытый рот пресной горечью разведянного глинозяма. С натугой Круглов
выдрал наружу одну руку, но лишь сильнее замазал глаза. Когда он
проморгался, легковушки уже не было, а успокоившаяся колея плотно зажала
ноги и туловище, словно не земля была вокруг, а мгновенно твердеющий
алебастр. И не за что было схватиться, чтобы вытащить себя, и не оставалось
сил держать запрокинутую голову над поверхностью жижи, терпеливо ждущей,
чтобы засосать и уложить его на дно колеи под гусеницы запоздалому
трактору.
Почему-то даже сейчас он не мог заставить себя крикнуть: "Спасите!"
Стыдно было, что ли? Он набрал воздуха, сколько вошло в сдавленную грудь, и
попытался звать на помощь, но сумел издать лишь сиплый писк. Зато липучка,
в которой он барахтался, словно проснулась и потянула его вниз. Ефим
хлебнул холодной грязи, забился, понимая, что топит себя окончательно, и
булькая, закричал:
- А-а-а!..
- Ты чего? - спросил Путило.
Круглов попытался вскочить, но ремни удержали, заставив вновь
откинуться на сиденье.
- Приснилось, - выдавил он.
- Бывает, - согласился Путило. - Здесь в два счята может укачать. Но,
заметь, дорога отличная. Сверху жижа, а внизу плотный грунт. Тут прежде
тракт проходил, так до сих пор путь держится.
- Понял, - сказал Круглов, вытирая лицо. На зубах скрипело, во рту
был вкус глины.
- А вот и деревня, - сообщил Путило. - Называется Горки. Хотели ея
переименовать, чтобы не путали, да руки не дошли. Так и осталось Горки.
Букву "г" Путило произносил мягко на хохляцкий манер, так что
получалось "Хорки".
"Хорки, так Хорки, - подумал Ефим. - Главное, чтобы сухо было."
- Нам еще версты полторы, сказал Путило. - Склады там.
- Чего так далеко?
- Укрепрайон. Где немцы доты строили, там и склады.
Автомобиль наконец доплыл к первым домам. Здесь Путило не рисковал
опрокидывать "ниву" в переполненные колдобины, он слишком хорошо знал, как
деревенские бутят ямы под окнами битой стеклотарой и прочими составляющими
культурного слоя. Путило старался держаться тропки, протоптанной вдоль
палисадничков, огороженных пряслами в одну жидкую жердинку. Обвислые
розетки счерневших от мороза георгинов уныло размазывали грязь на дверцах
раскачивающейся машины. Пару раз автомобильный бок шкрябнул по жердям,
кажется даже сломал одну, но и после этого в деревне ничто не проснулось,
она оставалась такой же молчаливой, серой и придавленной к земле, как и
молчаливое, серое, придавленное к земле небо над ней.
Деревня была длинная, всяко дело больше километра, а домов Ефим
насчитал десятка два. Между одинокими постройками словно провалы в хорошо
прореженной челюсти пустели заросшие бурьяном фундаменты, кучи деревянной
трухи, уголья. Казалось, здесь много лет кряду не утихала война, и теперь
уцелевшие людишки нарочно живут победнее, зная, что вся равно налетят и
ограбят.
1 2 3