Антон сидел на стуле в той же позе — как только колени не затекли. Он уже закончил работу: ручка лежала в стороне от листа. Сам Антон уставился в темное окно, не глядя ни на Дрынова, курившего в стороне, ни на того кто вошел в открывшуюся дверь.
Впрочем, взглянул. Чуть было не упал со стула.
— Окончил? Умница, сейчас почитаем. Дрынов, дай его шедевр. Что? Что?! Ты почему за ним не смотрел, Дрынов?!
На листке не было ни одного слова. Зато на нем были изображены три фигуры в черных масках и камуфляже, которые занимались друг с другом анальным и оральным сексом одновременно. Несмотря на черную маску, в срединном участнике действа, которому автор отвел пассивную роль, нетрудно было узнать Шурыгина: Антон мастерски передал его комплекцию.
Юля по инерции хмыкнула, потом чуть не подавилась смешком — так ей стало страшно. Она поймала себя на мысли, что еще ни за кого ей не было так страшно в жизни, кроме болеющей мамы и отца, с его опасным бизнесом.
Кстати, Шурыгин хмыкнул тоже. Потом схватил Антона за шиворот, поставил на ноги. Даже в таком виде, Антошка продолжал выглядеть как маленький лорд, да и очки оставались на месте.
Потом Шурыгин рванул его за воротник, так, что оставшиеся на пиджаке пуговицы полетели на пол серебристым ручейком. Развернул его, опять швырнул лицом на стол. Брюки сами сползли к щиколоткам, и Юля укусила себя за руку, чтобы удержаться от девичьего взвизга. Как он после такого смог рисовать?
— Держи его Дрынов. Крепко!
Шурыгин опять схватил ремень. Теперь уже не сложенный вдвойне как прежде; пряжка болталась внизу.
***
— Юрий Петрович, вредно так долго курить. Вроде бы, вы хотели только пять минут. А затянулось-то, на полчаса. Что же будет с вашими легкими?
— О своем здоровье заботься!
Батька был зол, настолько, что даже не пытался скрыть. Его лицо багровело, он отводил глаза от камеры, то и дело вглядываясь то в студийные часы, то, будто, не доверяя их данным, пялился на свои. Ни, Савушкин, ни все остальные телезрители, не понимали почему. На этот вопрос мог бы ответить только Шурыгин со своими ребятами, но ему было не до телевизора.
Напротив, Савушкин был весел, будто во время батькиных перекуров принимал душ или какую-нибудь легкий допинг. Не то, чтобы тревога разошлась полностью, просто, как сколько раз бывало в его жизни, проблемы решались по их явочному поступлению; сейчас же главной проблемой была дискуссия с Батькой, которую и следовало довести до конца.
— Вы же сами в своей программе пишите: здоровье — наше общая забота. Так?
Батька не ответил. Его рука легла на выключенный мобильник, но в последний момент он все же опомнился.
— Юрий Петрович, — продолжил Савушкин, — вы же, помню, меня ни разу пустым болтуном не называли.
— Не называл.
— И в отличие от последних дебатов руку мне жали перед встречей? Так, или нет?
— Жал. Ну и что?
— Значит, вам со мной померяться на руках будет не противно? Как? Не слышу.
С этими словами, Савушкин снял пиджак, повесил на спинку стула, установил правую руку на локоть. Начал медленно ею покачивать, приглашая собеседника к единоборству.
Злой огонек в глазах Батьки чуть прибавил накала, он думал, как думает двести восемьдесят шестой процессор, инсталлируемый «виндовсом две тысячи»: с гудением, с миганием лампочек, а главное — долго. Наконец инсталляция завершилась неудачно: Батька откинулся на спинку стула, и устало сказал.
— Одного не могу понять Савушкин, что ты за человек? Вроде наивный, как пацан в коротких штанишках, и политика у тебя такая же: все реформы, да шок сплошной. А на самом деле ты хитрющий, хитрее будешь тех, кто на Ильинке в наперсток играет. Так, посмотреть, люди как люди, а при этом не успеешь оглянуться, ни гроша в кармане не осталось. Вот и сейчас, хочешь, чтобы я с тобой в игрушки играл. Да если бы люди все про тебя знали, ну к примеру, как ты свою предвыборную кампанию ведешь, какими бандитскими методами, так тебе не каждый наперсточник руку бо подал. Не надо дурью маяться, рассказал бы лучше, как ты сколотил первоначальный капитал? Как ты деньги начинал делать? Что молчишь, это тебе не катки, не твой арсм…, армс…, твое руколожество!
Савукшин посмотрел на ведущую Наташу, улыбнулся ей, да так, что она невольно улыбнулась в ответ. Укрепив этим свою улыбку, он, взглядом в камеру, подарил ее всему городу и лишь тогда ответил Батьке.
— Вы, Юрий Петрович, столько вопросов задали, столько заявлений сделали… Даже не знаю, с чего начинать. Ладно, по порядку и с наболевшего. Вы тут про наперсточников сказали. Правильно, есть такая проблема. Серьезная. Я недавно на Ильинский рынок заходил, встретиться с избирателями, да и просто, люблю по рынку гулять. Всегда многое увидишь, о много расскажут. Кстати, мне сказали, что не помнят, когда последний раз вас там видели.
— Делать мне больше нечего, еще по барахолке шляться! Мне и без нее барыг и спекулянтов хватает!
— Ну, дело, ваше. На Ильинке, кстати, на главной барахолке, как вы сказали, работают тысяча триста человек, официальные данные. Только официальные. Не просто, время отстаивают, они семьи свои кормят, своих мужей, которые числятся на остановленном заводе «Красный каток». Такая наша русская натура: баба будет под дождем за прилавком стоять с китайской бижутерией, но дети и муж дома голодать не будут. А сколько еще рынков и толчков по городу? Не надо так народ презирать.
Ведущая . Иван Савушкин, вам замечание за неэтичное ведение дискуссии.
— Извини, Наташа. Так вот, насчет наперсточников. Они на Ильинке всех достали, они к покупателям как цыгане пристают, торговцы говорят, что их всех давно бы выставили в шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91