Окончательно выбитый с завода, Валенса устроил в квартире незарегистрированную типографию и каждую неделю обклеивал листовками завод и административные здания в городе. В результате, квартира сгорела вместе с компьютером, принтером и пишущей машинкой, а Валенсе пробили голову в подъезде, не хуже, чем Стеньке Разину под Симбирском. Валенса вышел из больницы, начал писать листовки от руки, два раза голодал на центральной площади, еще раз получил по голове, но черепная коробка оказалась крепкой. Последние четыре года он, забыв прежние бунташные дела, работал в авторемонте и лишь раз в неделю, напиваясь в кафе на рынке, отводил душу, говоря про Батьку все, что думал.
Сейчас он сидел у окна, своей двухкомнатной избушки частного сектора — наследство родителей жены. Супруга, вытерпевшая все перипетии судьбы, трудилась в огороде. Что же касается самого Валенсы, он все еще не мог понять: шутка или нет, то, что ему сказали вчера. Якобы, им заинтересовался какой-то Гречин. Но для чего?
Донесся шорох едущей машины — не самый частый звук для Ильинского переулка, в котором проживал Валенса. Машина остановилась, не доезжая до дома. Еще минута и перед калиткой появился незнакомец: высокий, мощный дядя, просто богатырь, с такими же пышными усами, как и у Дикина. Незнакомец крепко постучал, дождался ответа, после чего ловким, хозяйским движением открыл щеколду, запертую изнутри, (Валенса отметил, парень-то не городской по рождению) и вошел во двор. Перед крыльцом он тщательно вытер ноги, поздоровался с вышедшим хозяином, поздоровался с хозяйкой и прошел в комнату. Супруга, не привыкшая интересоваться делами мужа, пошла на кухню ставить чай.
— Здорово, — еще раз сказал вошедший. — Александр Петрович, чего ты в мэры-то не идешь?
Не ожидавший такого захода, Валенса, даже поначалу немного растерялся.
— Зовите меня лучшей Саней. Привычно так.
— А меня можешь Егорычем. Тоже привычно. Полное будет — Сергей Егорович, но это так, к сведению.
— Я хотел пойти. Даже подписи собирать стал. Но потом закон посмотрел, тут же всего неделя на сбор подписей. А в избиркоме мне честно сказали: сколько не старайся — зарубим.
— Так стараться надо грамотно. С юристом. Если все сроки соблюдены и каждая подпись правильная, тогда тебя зарегистрируют. Поступить по другому — дело подсудное. А наша Белочкина под суд не хочет.
Валенса вздохнул.
— Хочу идти. Совсем тут закис, того и гляди, сопьюсь. А эта мразь, «народный мэр, народный директор». Он всю жизнь об народ ноги вытирал и продолжает! Ненавижу! — дальше шепотом, — жену жалко. Она же, умница, меня любит, тогда она чуть в квартире не сгорела. А это деревяха, из нее не выйти, если что случится. У этого «народного мэра», мафия из бывших штрейкбрехеров. И убьют, и спалят, не задумаются.
Вошла жена, с двумя огромными кружками чая, тарелкой с сушками и блюдцем варенья из китайский яблок.
— Это хорошо, — сказал Егорыч, положив Дикину руку на плечо, когда супруга удалилась. — Хорошо, что ты сразу перешел к техническим моментам. У жены родня есть? В Омске? Туда ее на месяц и отправим. Дом застрахуем по высшему разряду, как виллу, пусть жгут, тебе же лучше. Ты будешь жить на квартире, в своем штабе, с охраной. Как зарегистрируют — сразу выпускаешь свою газету. Редакционный коллектив уже есть. Вообще, все технические вопросы решаются через меня и очень быстро. Ну, и твой профсоюз без финансовой помощи не останется.
Валенса хлебнул горячего чаю, взглянул на Егорыча.
— Ну, ты сам такой вопрос понимать должен — твой какой во всем этом интерес?
— Правду, или полную правду?
— Как хочешь. Все равно, в душу не залезешь.
— У меня хобби такое — батек гасить. Я такого же Батьку, как этот, погасил в Калининграде. Собрался во Владивосток, но Наздратенко сам ушел. Вот решил сюда заглянуть. Удовлетворен?
— Значит, квартира будет, штаб, газета со всем обеспечением. Хорошо. А дом сегодня застрахуешь?
— Если все документы в порядке, хоть сегодня.
— Тогда удовлетворен.
***
— Лизы нет, если хочешь, вари сам свой кофе. Она ищет помещение для ризографа. Что же ты за мандраж устроил на моем предприятии? Никогда такого не было.
— Это еще не мандраж, — ухмыльнулся Котелков, выходя из кабинета в приемную. — Это еще не мандраж, Иван Дмитрич, мандраж впереди, — и, ловко заправляя кофейный агрегат, — добавлю, пора и вам поучаствовать в этом мандраже. Причем плотно.
— Это как? — спросил Савушкин.
— Поначалу отдаться фотографу. Причем по полной программе.
— Может хватить домашнего архива. Да и здесь, помнишь, тебе же Лена показывала, весь запас.
— Этого недостаточно. Фотограф у меня классный, пожалуй, даже самый именитый член команды, лауреат шести выставок, из них четыре международные, причем, без дураков. Из всего родного политбомонда, по фамилии называет лишь Путина, так как его лично не снимал. Остальных снимал всех. Сам понимаешь, такого специалиста я могу вызвать на один день. Сначала он облазает все производство, снимет и тебя в кабинете, и цеха. Потом отщелкает тебя дома.
— Еще чего придумал?
— Погоди, там кофе уже сварился. Сейчас. Ух ты, чего-то я до нормы не дотянул, у Леночки выходит правильней, с соблюдением нормы. Так вот, Иван Дмитрич, готовься к встречам, что, кстати, весьма похабное занятие, а еще — к телевизионным дебатам, что еще похабнее. Я тебя понимаю: ты мне говорил — не люблю обещать. Придется через «не люблю». Иначе не выйдет. Утешь себя одним — все остальные будут обещать еще больше, а если победят — сделают меньше.
— Готовься к встречам, это как?
— Планируй. Завтра у Куклинса будет готов план и вы сядьте втроем, с ним и с Гордеевым и все распишите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91