Мало того, этот крепкий, расторопный, бесстрашный бородач стал необходим ему, как его, царев глаз, как неторопливый, но в то же время беспрекословный исполнитель воли царской. Его неторопливость не есть нерасторопность. Она - и не отсутствие холопьего усердия. Она помогла Ивану Васильевичу распознать в Малюте человека степенного, делового, не слепого исполнителя его приказаний, а гордого, молчаливого, нелицеприятного в государственных делах слуги, ярого сторонника всех его начинаний.
Иван Васильевич в своих людях любил доблесть и воинскую отвагу, и не раз в походах он любовался безумной храбростью дворянина Григория Лукьяныча Скуратова-Бельского, никогда не дорожившего своею жизнью и не знавшего пощады ко врагам, жестоко каравшего их.
Государю любо видеть страшную ненависть и неутолимую злобу, которые загораются в глазах Малюты при одном упоминании о ливонских рыцарях. Бояре не имеют такого кровного ожесточения против немцев, хотя и воевали с ними и побивали их в боях. Для дворянина Бельского немецкие рыцари - лютые враги. Да и бояре тоже. Еще бы! Бояре презирают худородность дворян, приближенных ныне ко двору! Малюта самолюбив... Это хорошо! Он горд. С ним спокойно. В него веришь.
Иван Васильевич вдруг удивился сам на себя: почему он так долго размышляет о Малюте? Не потому ли, что теперь ему, царю, нужны люди, люди особенные, новые, такие, каких, может быть, не имел ни один из великих князей, до него живших?
Иван Васильевич с лукавой улыбкой подумал: "Царю нужны всякие люди нужен Курбский, нужен и Малюта... А Курбскому не нужен Малюта, и Малюте не нужен Курбский... И кто-то из них другого съест!.. Это должно случиться, но кто?"
В приходе Варвары-великомученицы ютился окруженный невысоким тесовым забором неказистый бревенчатый домик. И на дворе и снаружи жилище говорило о неряшливости его обитателей. Трудно ли прибить болтающуюся на одном гвозде доску у забора? Ничего не стоит поправить и покосившиеся ворота. Редко кто-либо из московских жителей спокойно взирал бы на облитую помоями мерзлую кучу мусора у самого крыльца. В Москве не в почете подобные непорядливые и нерачительные хозяева.
Чей же это дом? Что за люди живут в нем?
Дом этот дьяка Посольского приказа Ивана Ивановича Колымета.
Вот и сам хозяин появился на крыльце, сбегал за угол, вышел, застегиваясь, пошел обратно в дом. Штаны сзади рваные, валенки худые.
В небольшой горнице бражничают четверо его друзей. Один - его племянник Михайла Яковлевич Колымет, тоже слуга Посольского приказа, другой - Гаврило Кайсаров, дьяк Поместного приказа, третий - слуга князя Курбского Вася Шибанов, четвертый - дворянин, подьячий Нефёдов, служивший некогда писарем у бывшего царского советника Сильвестра.
- Уф! Холодно, - потирая руки, сказал Иван Иванович, вернувшись со двора в горницу. - Дай-ка погреюсь!
И, присев на корточки около печурки, стал продолжать прерванный до того разговор:
- Не нужны, видать, мы стали... Отслужили свое... к послам не подпускают... В черном теле держат... Кто тут супротив нас - и в ум не возьму, но вижу: чести нам нет!
- Какая уж тут честь, коль нечего есть!.. Бедность нас с тобой, дядюшка, одолела... - отозвался Михайла Яковлевич.
- Когда около литовских послов в прошлые времена терлись, известно, доходишко был... лепта была, а ноне у нас с тобой в Посольском одна лебеда... С кого возьмешь? С немца? Возьмет кто-нибудь, да не мы. Есть покрупнее щуки... Им надо!
- Будто у вас запасец не накоплен? - робко спросил Вася Шибанов, молодой, румяный, с едва заметным пушком на губе паренек.
Иван Иванович поводил языком под верхней губой (его постоянная привычка, когда он что-нибудь обдумывал), вздохнул, погладил ладонью себя по груди и сказал с ядовитой усмешкой:
- Кабы, как говорится, был снежок, скатали бы и комок!.. На кой бы мне леший в те поры Москва? Сто лет Ивану Васильевичу прослужишь, а толку из того никакого!.. Денежки, што голубушки - где обживутся, там и живут... Чай, Григорий Малюта не пожалуется... Гляди, как живет. Не дом, а благодать!.. О Басманове и говорить неча... Васька Грязной, что конь без узды... по вину и по девкам! Шурья, государевы, Темрюки Черкасские, Щелкаловы, Мстиславские, Захарьины, - вот кто живет! А в Посольском приказе вон и Годуновы появились: Григорий, Никита и Михаил... А наше дело што!
- Ты бы, сударь Иван Иванович, к моему князю на службу пошел, к Андрею Михайловичу? - голосом, в котором слышалось сочувствие, спросил Шибанов.
Черный, с взъерошенными волосами, головастый, какой-то весь щетинистый, грязный, Колымет насторожился:
- Ась?!
Сделал вид, что не расслышал.
Шибанов повторил свой вопрос и добавил:
- Государь посылает князя старшим воеводою в Дерпт.
- В Дерпт? - оживился Иван Иванович.
- Да, в Ливонию...
Дядя с племянником переглянулись. На полном, упитанном лице молодого Колымета появилась радостная улыбка.
- Добро. Пора бы царьку давно до того додуматься, - сказал он. - Кабы Висковатый отпустил, то чего бы нам не пойти к князю на службу... Плохо ли. Наскучила неудачливая жизнь в Москве. Другим, видно, пришла пора сытные места уступить, - новым... А нам прозябание, а может, и темница... Адашевские мы, сильвестровские писаря...
- Висковатый отпустит... Его самого, князь говорит, оттирают от посольских дел, - знающе заметил Шибанов. - Он подбирает князю людей на службу... Писемский, будто, метит на его место.
Оживился и Гаврило Кайсаров.
- В Поместном приказе и мне не житье... И я бы пошел. Плохо стало и в нашем деле. Худородных испоместить - все одно што из пустой чаши щей хлебнуть... Дохода нет. Занедужил я от той скудости, тоска гложет по ночам - все думаю и размышляю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25