– С кем ты общаешься в этих своих клубах? Что у тебя за манеры?
– Ну началось! – Шура обреченно махнула рукой, сверкнув бриллиантами колец.
– Нет, ты послушай, что отец говорит! – настаивал Шерстнев. – Университет забросила…
– Какая разница!.. Ты что, не купишь мне диплом? И вообще, когда я выйду замуж, он мне не понадобится, – не сдавалась Шура.
– Давайте не будем сейчас это обсуждать, – взмолилась Зоя. – О таких серьезных вещах нужно говорить дома, спокойно…
– Чего там говорить! – резко произнес Шерстнев. – Сто раз уже воду в ступе толкли! А ты вечно ее защищаешь! Дождешься, что в подоле принесет!
– Ну, папа! – насмешливо откликнулась Шура. – При современном развитии медицины это просто смешно!
– Ах ты дрянь, – освирепел Шерстнев; в раздражении он резко дернул руль, и ехавшая по встречной полосе машина еле успела свернуть в сторону. – Какие вещи знает!
– Оставь ее, Гена, – устало вздохнула мать.
– «Оставь», «оставь»! На глазах девка гибнет! Компания эта ее… Попадет Шурка в историю как пить дать…
Рита, отвернувшись к окну, привычно пропускала мимо ушей разговор, с разными вариациями повторявшийся почти ежедневно. Автомобиль мчался мимо изукрашенных причудливыми орнаментами сталинских домов, которые в этот поздний час казались таинственными, словно старинные дворцы. Рите вспомнились палаццо Венеции, которые вот так же обступали каналы, по которым еще несколько недель назад девушка каталась в туристической гондоле; впечатления не портила даже облепившая нижние этажи ярко светившаяся разноцветная реклама… В этот поздний час большинство окон еще горело, и Рите казалось, что там, за сдвинутыми шторами, идет какая-то необыкновенно интересная, полная страстных переживаний жизнь. Разумеется, девушка прекрасно понимала, что в домах, мимо которых они проезжают, живут такие же люди, как она, ну, может быть, только победнее, и их горести и радости не слишком отличаются от ее собственных… Но впечатление, оставленное прекрасной оперой Верди, продолжало жить в душе Риты, окрашивая окружающую реальность в романтические тона. Точнее сказать, в этот момент трагическая история японки, полюбившей американского моряка, была сейчас для Риты гораздо более реальной, чем обыденный, привычный мир. «Как велико было чувство, владевшее Чио-Чио-Сан, и как мало был достоин ее неверный возлюбленный подобной высокой страсти! – размышляла Рита. – Хотя, с другой стороны, Чио-Чио-Сан, наверное, просто не способна была любить по-другому… Не ее вина, что американец оказался жестоким эгоистом… Нет, все-таки она должна была думать, кому отдает свое сердце! – поправила себя девушка. – Неужели не видела, что тот, кого она выбрала, не оценит ее любви! Вот я никогда не смогла бы так безоглядно поверить первому встречному!» Рита с детства слышала от отца, что человек, достойный этого названия, обязан во всех своих поступках руководствоваться исключительно разумом. Жить чувствами – удел слабых натур, таких как вечно переживающая по поводу чужого мнения Надя! Однако именно сейчас девушка ощущала в своей душе какую-то подспудно творившуюся работу, исподволь разрушавшую бездумно затверженные постулаты, быть может, вполне уместные в «большом бизнесе», но совершенно нестерпимые для тонко чувствующей, добросердечной Риты. Ломка с детства усвоенных понятий происходила медленно и мучительно; тем не менее Рита в последнее время частенько ловила себя на том, что внутренне соглашается не с бескомпромиссным отцом, а с мягкой, интеллигентной матерью. «Мама говорит, что Наде нужно от меня сочувствие, способность терпеливо выслушивать ее хныканье, – продолжала рассуждать Рита. – Разумеется, вечные жалобы наконец начинают раздражать… Но в глазах Нади в эти моменты и в самом деле читается такое облегчение, что ради этого стоит потерпеть. Только вот мне кажется, что реальной пользы такая политика не приносит! Надежда снова и снова наступает на те же грабли, как любит выражаться папа… Надо покончить с этой ситуацией! Отвести, например, Надю к хорошему психологу…»
«Мерседес» давно уже покинул черту города, и вместо залитых вечерними огнями улиц путников теперь окружали шумевшие в темноте молодой, едва пробившейся листвой подмосковные леса. Оборудованное многочисленными фонарями и светящимися дорожными знаками шоссе рассекало лесной массив словно огненная нить. То и дело попадались ярко сверкавшие разноцветными лампочками бензоколонки, придорожные рестораны… Рите внезапно подумалось, что вся ее жизнь похожа на это европеизированное шоссе, в пределах которого нет места ничему из того, что скрывается за стеной фонарей в зеленоватой, таинственно шевелящейся тьме. «Я будто героиня старой сказки, заключенная в волшебный круг, – решила Рита. – Никакая опасность не может проникнуть за его невидимую стену, но и я не могу покинуть свой уютный, но такой надоевший мирок… Да, я не Чио-Чио-Сан, в домик которой однажды постучался незнакомец… Все те, кого я знаю, тоже люди моего круга… Заколдованного круга. Мама часто вздыхает, что у меня почти нет подруг… Но девочки в институте способны говорить только о том, кто что и где купил… А Шуркину компанию я просто не переношу! Да, Надя, несмотря на все ее странности, единственный человек, с которым можно поговорить о чем-то высоком, духовном…»
На неприметном повороте, не снабженном указателем, Шерстнев свернул с основной магистрали, и машина углубилась в лес. Как и всегда, когда она здесь проезжала, Рита поражалась древним, могучим деревьям, теснившимся вдоль дороги, словно на иллюстрации к русской сказке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21