Я за любую работу принимаюсь обычно с ученическим рвением, ибо знаю заранее, что весьма скоро это рвение иссякнет. Нет, я не ленива. Я глубоко и безнадежно бездеятельна.
Это единственно естественное для моей психики, любимое и, к сожалению, недоступное времяпрепровождение. Поэтому всю жизнь я ишачу и произвожу впечатление гудящей пчелы.
Итак, я принялась за работу: объявила даты и маршрут двух ближайших экскурсий, пригласила выступить в будущий четверг профессиональных музыкантов – молоденькую певицу и старого величавого концертмейстера, – старательно написала крупными буквами объявления и полдня бегала по всему городу по жаре – развешивала их.
К тому же я распространяла билеты, что сразу сделало мою жизнь непереносимой: пенсионеры звонили мне домой с рассвета до полуночи и за билетами заходили примерно в эти же часы, по пути, совершая прогулку для лучшего пищеварения.
Весь этот ад продолжался дней пять, пока Таисья не сказала:
– Что ты бегаешь с билетами, дура? Побереги себя. Отдай какой-нибудь старухе и пообещай шекель с каждого проданного билета. Когда ты усвоишь простую, как глоток, истину: «Оле тебе за шекель в чистом поле воробья загоняет»?
Перед первым концертом я ужасно волновалась, словно самой предстояло петь «Хабанеру» Кармен, объявленную в программе.
Я обзвонила всех доступных, ходячих и внемлющих пенсионеров:
– Здравствуйте, вас беспокоит Дина из Матнаса.
– А?! Говорите громче!
– Дина из Матнаса!!
– Ну, так что вы хотите?
– Хочу пригласить вас на концерт классической музыки.
– Чего вдруг?!
Словом, я проделала определенную физическую работу. Но усилия мои – как пишут в педагогической литературе – были вознаграждены: старики явились, долго и подробно распоряжались относительно кондиционера:
– Откройте на полную мощность!
– Нет, так холодно.
– А я вам говорю – дышать невозможно!
– А вы сядьте на мое место, чтобы вас продуло. Я в мае перенесла такую пневмонию, что врагам своим не пожелаю.
– Что ж вы явились сюда с вашей пневмонией – всех задушить?
…Наконец все расселись, обмахиваясь газеткой, тетрадкой, афишкой, а то и настоящим веером «а-ля Кармен»…
Я давненько не слышала меццо-сопрано такого глубокого, страстно-чувственного тембра, как у этой девятнадцатилетней девочки. И никогда не встречала столь полного слияния голоса с внешним обликом певицы: сильное гибкое тело лосося в открытом, облегающем платье темно-серебристого цвета.
Когда на бис пела она «Хабанеру» Кармен, страстно устремляясь всем телом вперед, – черные кудри то наклонялись, закрывая белый профиль, то взлетали, открывая агатовый глаз. Любовь – дитя, дитя свободы, законов всех она сильней…
Старый профессор, заслуженный артист России, высокий, седовласый, сутуло-элегантный в своем черном смокинге, при бабочке, милостиво кланялся моим старикам…
В другой раз я решила зазвать пенсионеров на просмотр видеофильма. Но вместо роскошной английской мелодрамы по ошибке принесла из видеотеки порнофильм с садомазохистскими изысками. На мое счастье, в тот вечер на просмотр явились только двое – чета почтенных профессоров-медиков. Обнаружив чуть ли не с первых кадров неувязочку по теме, я целомудренно ахнула, бурно извинилась и бросилась выключать телевизор.
– Нет, отчего же, оставьте, – возразила Мария Иосифовна, в прошлом – один из лучших хирургов-гинекологов Ленинграда. – Вдруг чем-то новеньким порадуют.
Минут тридцать они – старые, седые – внимательно следили, как блестящие от пота, голые актеры гонялись друг за другом с разнообразными орудиями пыток в руках.
– А почему они не приступают к коитусу? – громко, как все глуховатые люди, спросил профессор супругу. – Я был бы давно готов.
– Очевидно, у него замедленный мошоночный рефлекс, – спокойно отозвалась Мария Иосифовна.
После того вечера я окончательно решила ограничить развлечения своей престарелой паствы концертами легкой классической музыки.
На заседаниях коллектива Таисья спокойно вслух говорила со мной по-русски. Это придавало происходящему дополнительное измерение. Делало остальных фоном. Словно бы мы с Таисьей сидели перед экраном телевизора и комментировали идиотские диалоги героев очередного мексиканского телесериала.
– Посмотри, как он ест, – говорила мне Таисья, рассматривая сидящего напротив карлика Люсио. – Не дай Боженька увидеть такое беременной женщине.
Тот и вправду ел, странно и непроизвольно подмигивая, – очевидно, было это вызвано раскоординированностью лицевых мышц. Один глаз его закрывался, другой, полузакрытый, смотрел вбок. При усиленном прожевывании особенно крупного куска Люсио вскидывал левый глаз и страшно подмигивал им в самом неопределенном направлении. Вообще, когда он ел, казалось, что рука невидимого кукловода, изнутри распялив на пальцах его лицо, выкручивает губы, сворачивает на сторону нос, подергивает кадык и сводит щеки к подбородку.
Так же холодно и точно Таисья комментировала действия Альфонсо, особенно когда тот впадал в монаршую ярость. А он частенько впадал в монаршую ярость.
Вообще это была самозаводящаяся динамо-машина. Для того чтобы он раскалился добела, не нужно было никакого постороннего повода, вроде чьей-то неосторожной реплики или неверного движения. В пылу монолога мелькнувшая мысль выводила его на какую-нибудь неприятную для него тему, и тогда, неожиданно для окружающих – и потому особенно необъяснимо и страшно, – он взрывался и орал. Жилы вздувались на его атлетической шее, он багровел, стучал кулаком по столу, брызгал слюной и обещал всех «спустить с дерева» и «срезать голову».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17