.. Перед тем как выйти из квартиры, загляни в глазок: лестница должна хорошо просматриваться... Не входи в лифт на своем этаже, поднимись выше или спустись на пролет... И ни с кем в лифт не входи - ни со старухой, ни с ребенком, ни с собакой... Общественный транспорт в Москве для тебя заказан, - только автомобиль с личным водителем...
Заметил тень усмешки на моем лице, согласно усмехнулся и кивнул на стол:
- Возьми эту ручку... Отвинти колпачок...
Из отверстия выскочили и закачались две легкие пружинки.
- Это бомба, - сказал он. - На такой подорвался наш синдик в Буэнос-Айресе, в семьдесят третьем... А теперь возьми открытку: она пришла тебе по почте в день твоего рождения, вместе с десятком других поздравлений. Я заглянула в створчатую открытку с медвежонком, улетающим на шаре. Внутри было размазано небольшое количество пластилина с вмятой в него металлической пластиной.
- Это бомба, - повторил он ровно. - На такой подорвался наш синдик во Франции, в восемьдесят втором... Теперь, ежедневник...
Я взяла блокнот, пролистнула несколько страниц. Со второй недели ноября и насквозь в толще всего года было вырезано дупло, в котором змейкой уютно свернулась пружина.
- Это бомба, - продолжал он. - На такой подорвался наш синдик в Уругвае, в семьдесят восьмом...
Я подняла глаза. Парень смотрел на меня пристально и испытующе. Но была еще в его взгляде та домашняя размягченность, по которой - независимо, будь то в стычке или душевной беседе, - я отличаю соотечественников, где бы они мне ни встретились...
Елки-палки, подумала я, не отводя взгляда, что ж я делаю?!
- Ничего-ничего, - он ободряюще улыбнулся. - Возьми-ка... - и подал брелок, крошечный цилиндр из какого-то белого металла. - Вот, в случае чего... Когда входишь в темный подъезд или в подворотню... Да не бойся, это всего лишь лазерный фонарик... Срок годности - десять лет...
...Я вышла из офиса Синдиката и перешла на противоположную сторону улицы, где под огромным щитом, возвещающем о ближайших сроках сдачи трамвайной линии на этом участке пути, в тени под тентом своего шляпного лотка, облокотившись на обшарпанный прилавок, сидел на высоком табурете толстый старик. Я уже примеривала здесь шляпы - неоправданно, на мой взгляд, дорогие. Даже на уличном лотке цены соответствовали этому респектабельному району Иерусалима, в котором жили потомки давних переселенцев, "старые деньги", черт их дери...
И на сей раз я сняла с крючка широкополую шляпу из черной соломки. Старик тут же услужливо придвинул ко мне небольшое круглое зеркало на ржавой ножке.
Да... мое лицо всегда взывало к широким полям, всегда просило шляпу. Черную шляпу, которая, впрочем, облагораживает любое лицо...
На меня из зеркала из-под обвисших крыльев дохлой черной чайки смотрела (вот достойная задача для психоаналитика!) - всегда чужая мне, всегда незнакомая женщина... Я - чайка! чайка!
- Тебе страшно идет... - произнес старик. Видно было, как он страдал от жары. Пот блестел у него на лбу, скатывался по седой щетине к толстым губам, пропитал линялую синюю майку на груди и на брюхе... - Страшно идет!
- Положим... Сколько же?
- Видишь, она одна такая. Она и была всего одна. Ждала тебя две недели...
- Ты еще спой мне арию Каварадосси, - сказала я бесстрастно, только так с ними и надо разговаривать, с этими восточными торговцами. И шляпу сняла, чтоб он не думал, что я прикипела к ней сердцем. - Так сколько?
- Причем взгляни - какая работа: строчка к строчке, и ты можешь мять ее, сколько хочешь, ей ничего не сделается...
- Короче! - сказала я.
- Семьдесят.
- С ума сойти! - Я опять надела шляпу. Она действительно чертовски мне шла. Впрочем, мне идут все на свете широкополые шляпы. - За семьдесят она и тебе пойдет.
- Меньше невозможно. Это ручная работа.
- А я думала - ножная... Возьму, пожалуй, эту кастрюлю для разнообразия гардероба. За сорок.
- Издеваешься?! Смеешься над людьми, которые тяжким трудом, в ужасных условиях...
- Нет, не за сорок, конечно, это я загнула. За двадцать пять...
Я опять сняла шляпу и положила на фанерный прилавок.
- Постой! - он понял, что я собираюсь уйти. - Могу сбавить пять шекелей просто из симпатии. Она тебе очень идет. Я глаз не могу отвести.
- В твоем возрасте это нездорово. Если сейчас ты не отдашь мне этот ночной горшок за сорок шекелей, разговор окончен...
- Забирай за шестьдесят пять, и будешь благодарить меня!
- Я уже благодарна тебе по гроб жизни, ты меня развлек. Накрой своей шляпой знаешь что? Сорок пять шекелей - звездный час этой лохани, и не отнимай моего драгоценного времени...
- Шестьдесят пять, и разойдемся, довольные друг другом!
- Я и так довольна. Мой-то кошелек при мне. А ты торчи здесь, на солнцепеке, до прихода Машиаха.
И повернувшись, под призывно возмущенные его вопли - вот теперь главное не оглядываться, тем более что в кошельке у меня всего тридцать пять шекелей, а надо еще домой возвращаться, - бодро пошла прочь.
Но шагов через пятьдесят остановилась у ближайшего кафе и села за плетеный столик, вынесенный в тень старого дородного платана.
В три часа дня, в вязкую августовскую жару я была единственной чуть ли не на всей улице, если не считать старика-шляпника и легиона неустрашимых кошек, которых в изобилии плодит Иерусалим.
- Кофе... двойной, покрепче... И коньяку плесни...
- Минутку, гевэрет! - воскликнул бармен и принялся весело насыпать и смешивать, звякать ложечкой, нажимать на рычаг кофейного аппарата... При этом он успевал приплясывать, подпевать музыке, отщелкивать пальцами ритм на всем, что под руку попадется. Его темные кудри библейского отрока с картины художника Иванова были щедро умащены какой-то парфюмерной дрянью, какой любят намазывать свои овечьи руна местные юнцы и юницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24