..
...Щенок подстерег ее на Калле Каноника, на ступенях одной, уже запертой к ночи сувенирной лавочки. Ее напасть, роковое, можно сказать, предназначение: всю жизнь подбирала и пристраивала бродячих псов. Юрик, в доме которого прожили счастливую судьбу целых три спасенных ею пса, говорил - "тяжелая собачья печать лежит на твоей творческой биографии". (Возможно, это было пожизненное искупление за мучения несчастных, лысых, лишенных иммунитета мышей.)
Мимо фланировала воспрявшая после спада воды, вечно оживленная публика, людям в голову не приходило бросить взгляд под ноги. Щенок сидел на верхней ступени крыльца и молча дрожал крупной дрожью.
- Да, - сказала она вслух, - вот этого мне здесь и недоставало. Это уже венецианский карнавал по полной программе.
Наклонилась, подняла его, мокрого, и он заискивающе лизнул ей руку, как-то сразу примащиваясь, удобно усаживаясь на сгибе локтя, как ребенок. Помесь ризеншнауцера с терьером, похоже, так. Что же это за падла тебя выкинула, милый? Или сам убежал, заблудился?
- Ну, и что мне с тобой здесь делать? - бормотала она. - Это ж не Иерусалим. Мне завтра уезжать... А? И в отель нас с тобой не пустят.
Она вдруг поняла, что ни разу с тех пор, как вышла из отеля утром, не вспомнила об Антонио. Это был хороший знак, знак освобождения от морока.
- Ладно, рискнем, - сказала она щенку. - У нас с тобой там маленький блат ("потусторонний брат" - добавила себе), авось проскочим... Полезай в куртку, за пазуху, вот так... Увеличим грудь почтенной синьоры номеров на пять.
Но и блата не понадобилось: Антонио спал, сидя за стойкой и положив голову на локоть. Несколько мгновений она смотрела на его курчаво-античный затылок, не зная, как быть, но вдруг вспомнила, что утром не сдала ключ от номера и, значит, может попасть туда незаметно.
Бесшумно поднялась на свой пятый этаж и затем минут двадцать занималась щенком: вытерла его насухо полотенцем, накормила булкой. Он и маслины съел, жадно выхватывая из ее пальцев.
Интересно, проснулся ли тот, внизу... И почему она так упорно избегает ни о чем не подозревающего, учтивого молодого человека?
- Тебе молока бы сейчас немного... - сказала она, глядя на осваивающего комнату щенка... - В ресторане, конечно, есть... но как бы нас с тобой не поперли... Может, попросить у... портье ?
И так, наскоро придумав себе это молоко для щенка, выскочила из номера, словно гналась сама за собой.
Спускаясь по лестнице, еще бормотала - "берегись... берегись..." или что-то вроде этого, но вслушиваясь уже не в голос свой, а в шум закипающей в кончиках пальцев, разносящейся к вискам температурной крови...
Он по-прежнему дремал, опустив голову на сгиб локтя, с края стойки свисала изумительной нервной красоты кисть левой руки... Кисть правой, полуоткрытая, с чуть откатившимся карандашом лежала покойно рядом.
Устал за день, подумала она. Ведь он учится и наверняка много рисует, и...
...вдруг эти большие смуглые кисти рук латинянина, длиннопалые дерзкие руки, так похожие на... - она даже отшатнулась от страшной волны отчаяния, ярости и жалобной тоски. Невыносимое, мучительное желание схватить его руки, вцепиться в них, удержать в своих обрушилось на нее так, как с грохотом и треском обрушивается срубленное дерево в лесу... Она даже зажмурилась, ожидая удара.
И, уже не чувствуя себя, дотронулась до его теплой со сна руки... сжала ее...
От неожиданности он вздрогнул, поднял голову и несколько мгновений ошеломленно смотрел на нее, переводя взгляд на их сплетенные руки.
Она молчала. И он молчал и не отнимал руки, наоборот, конвульсивно стиснул ее ладони.
- Я подобрала щенка... - наконец проговорила она...
- Что?! - хрипло спросил он, не сводя глаз с их, бесстыдно переплетенных, жадно осязающих друг друга пальцев...
- Я... подобрала... щенка, - повторила она вязким языком, уже понимая всю обреченность дальнейшего... - Он там... у меня в номере... и голоден... и я не знаю, что делать...
Выпростала из его судорожных ладоней свою руку, стала подниматься по лестнице и спустя несколько мгновений услышала, как молча и вкрадчиво-легко он взбегает за нею.
...И бесконечно долго длился их изматывающий подъем - эта погоня, этот бег по крутым ступеням, короткие, как ожог, поцелуи, ее бессильная борьба с его торопливыми губами и, наконец, когда - не помнила как - они очутились в номере - это спасение, укрытие в тесно сплетенный жар, в сладко пульсирующий лабиринт их, незнакомых друг другу тел, этот мучительно-истомный мерный бой колокола в лоне тяжелых вод лагуны... - медленный подъем до той парящей, той последней ступени, той обоюдоострой судороги-трели, освобождающей, отпускающей их тела на свободу...
...Первое, что он сделал: проворным движением рук пробежал по ее волосам, вынимая все заколки, вытаскивая шпильки и разворашивая, разбрасывая по подушке медно-темные пряди...
- Что ты делаешь? - она качнула головой, как Медуза-Горгона, в попытке сбросить с головы клубок змей.
- Любуюсь... Я уже три дня, сил нет, мечтаю распустить эту медь...
Лег навзничь, рядом, и рассыпал ее волосы по своему лицу.
- ... если писать их, - бормотал он, чуть ли не деловито перебирая перед глазами прядь за прядью... - что пойдет в дело? охра, английская красная... крон желтый... кадмий оранжевый... Или нет! - сиена жженая, английская красная, охра...
- Такие волосы бывают у ирландок, - сказал он и приподнял густую прядь, приглашая ее саму полюбоваться: - Смотри на лампу: на просвет сквозит пурпурно-золотым... Рубиновые, пунцовые волосы...
Она вспомнила - когда Миша нежничал, он любил вести вслед за расческой ладонью по ее волосам, приговаривая библейское:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16