«Я у себя дома буду делать, что пожелаю». А однажды Лешка приволок домой… что бы вы думали? Кормушку для птиц. Да-да, такую большую, громоздкую штуку с жердочками и желобками для зерна.
– Тише едешь, дальше будешь, – заявил он и на следующий же день повесил ее, подмигивая мне и хитро улыбаясь. Что же дальше? Дальше птички быстро смекнули, что у нас открылся халявный стол, и прилетали к нам столоваться всей толпой. Голуби, воробьи, вороны… Надо сказать, в Москве тогда было гораздо больше птиц. И постепенно, день за днем соседский подоконник согласно всем законам физики был заляпан птичьим пометом по самое «не балуйся». Что тут началось!
– Уберите немедленно вашу дрянь! Весь карниз заляпали! – возмущался сосед, старательно вытирая грязь.
– Мы у себя дома птичек кормим, и вообще, природу надо любить, – флегматично замечал мой муж, чем доводил соседа до бешенства.
А через пару недель сосед выбросил белый флаг. В обмен на обещание не курить в нашу сторону он потребовал перевесить птичью столовую на дерево во дворе.
– Не вопрос, – невозмутимо кивнул мой Лешка, и они ударили по рукам.
Как мы тогда смеялись! Как много я вообще с ним смеялась. Если честно, то и сейчас, несмотря на его живот и частичное отсутствие волос на затылке, я все еще люблю его. Люблю?! Но теперь-то это не имеет никакого значения. Теперь-то у него есть какая-то «Н.», а меня можно оставить плакать в гостиной.
Я закрыла глаза и отвернулась к стене. Надо как-то отвлечься, расслабиться. Никто не говорит, что я прямо сейчас обязана принимать какое-то решение. Если оно вообще есть, это решение.
«Надо представить ЕГО», – подумала я, прорисовывая перед глазами детали.
Белые каменные стены, большие окна, которые распахиваются прямо на утренний бриз. Ситцевые цветастые занавески в деревенском стиле слегка покачиваются от ровного теплого морского бриза. Я слышу шум волн. Я вижу бесконечную голубую синеву, переливающуюся солнечными искрами. Кругом бескрайнее тепло и свет, каждая клеточка моего тела чувствует это тепло и свет.
«Когда уезжают твои дармоеды?» – вдруг отчетливо раздалось в моей голове. Да, в этот раз мне не мог помочь даже спасительный домик у моря. Почему это мы – дармоеды? Он что, действительно так думает? Для человека, задарма получающего свой хлеб, я слишком много работаю, слишком сильно устаю. Дармоеды. Надо же было такое написать!
Я открыла глаза в 6.30, как всегда вот уже много лет подряд. Теперь уже мне для этого не был нужен даже будильник, хотя я по привычке все равно каждый день заводила и заводила его, но всегда открывала глаза на пять минут раньше звонка. Машка говорит, что это и есть то самое внутреннее программирование. Она верит, что мы вообще все программируем в своей жизни. Тогда я хотела бы запрограммировать удаление некоторых файлов.
– Дашка, подъем! Лиль, не делай вид, что ты меня не слышишь, вставать пора. Зубы чистим при мне.
Я совершала привычные утренние дела, улыбалась, варила кофе, делала сандвич для мужа и кашу девочкам. Я даже выслушала все мужние новости о политике. В мире все еще решали, кто же крайний в пресловутом финансовом кризисе. Сходились на том, что во всем виновата Америка. Это было правильно, потому что ей (Америке) было на это наплевать, она была далеко и занята какими-то своими делами. У нее вообще уже был вечер и рабочий день кончился. А нам так было проще мириться с ростом цен и безработицей.
– Ты где будешь ужинать, дома? – по привычке спросила я, когда Лешка закончил излагать политический прогноз на неделю.
– Даже не знаю. Я позвоню, – ответил он, кажется, даже не задумавшись, о чем я спросила.
Я вдруг подумала, что сейчас могу с точностью до минуты сказать, как и что будет делаться дальше. Он поинтересуется, как дела у девочек в школе, но, если я вдруг и действительно стану ему об этом рассказывать, он моментально отвлечется, начнет копаться в портфеле или потеряет ключи от своего «Мицубиси», а я начну злиться.
– Я уже опаздываю, поговорим вечером, ладно? – Он нетерпеливо крутил брелок. – Девочки, быстро в машину! Мне нельзя задерживаться.
– Ладно, – вздохнула я. Аргументы о работе работают всегда (каламбурчик). Он – кормилец, он – добытчик. Его нельзя нервировать. Правда, сегодня мне очень-очень хотелось его понервировать. Хоть немного.
– Пока-пока.
Муж небрежно целует меня в щеку, думая о чем-то своем, а я вспоминаю, что когда-то между нами всегда была острая связь. Нас тянуло друг к другу, словно внутри каждого был магнит, сопротивляться которому было невозможно и изнурительно. Иногда, когда Дашка и Лиля были в садике, он брал меня с собой, катал по городу на машине, и мы разговаривали. Или просто сидели рядом и молчали, иногда касаясь друг друга руками или коленями. Тогда у нас была только «восьмерка», и нам хотелось просто провести день рядом, вместе. Сейчас… сейчас, возможно, он только и ждет, когда доберется до работы и притянет к себе другую женщину, в которой, наверное, какой-то другой магнит.
– Что ты решила? – спросил меня он, стоя в дверях.
Я вздрогнула, подняла на него глаза. Я не поняла вопроса. О чем это он, он же ничего не знает? Я же не говорила. То есть это я ничего не знаю, не должна ничего знать.
– Что? – Голос дрожал, не слушался.
– О моем приеме. Ты сможешь тут все организовать? – нахмурился он.
Ах да, он же хотел устроить прием в честь какого-то контракта, который заключил на пару со своим шефом. Что-то там связанное с запуском каких-то новых пельменных линий. Мой муж, который никогда в жизни не станет есть пельмени, делает их для народа, причем в немыслимых количествах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11