Он стоял на этом месте уже много лет. Возможно, он спокойно постоит и еще. Может, ему даже будет легче, потому что он будет знать, что меня больше нет.
Когда-то, ужасно давно, когда конструкторское бюро Андрея приказало долго жить, а его докторской диссертацией оставалось только обклеить туалет и любоваться в часы досуга, я чувствовала к нему такую сильную жалость, от которой у меня тоже леденело сердце. Он слонялся по квартире, из угла в угол, из конца в конец.
– Тебе надо отвлечься. Жизнь на этом не кончается. Ведь это всего лишь работа, – пыталась успокаивать я его.
– Ты считаешь? Ты можешь вот так спокойно говорить, что то, что я делал все эти годы, – просто работа? – язвительно спрашивал Андрей. За неимением иных оппонентов он спорил со мной.
Мне хотелось плакать и прижимать его к груди.
– Но надо же куда-то двигаться. Может, сходите с Мишкой в зоопарк?
– Сходите сами, – отмахивался он. – Я ничего не хочу.
– Это тоже неправильно. Мы же хотим тебе помочь. Может, завтра снова откроют это ваше КБ, и окажется, что ты зря тут на нас бросаешься.
– Оставьте меня в покое! – Андрей ничего не хотел слышать.
Если я слишком сильно доставала его, он хлопал дверью и уходил на улицу – неважно, ночь ли, день ли. Но возвращался он всегда выпивший. Это было для меня странно. Я всегда считала Андрея волевым человеком, способным к самоконтролю. Никогда не думала, что буду почти каждый вечер встречать его в коридоре, шатающегося и дурно пахнущего перегаром.
– Ты погибаешь! – сказала я как-то утром, после очередного загула, когда он не дошел до кровати и уснул в коридоре.
– Может, я этого и хочу?! – заявил он.
Я пожала плечами и ушла на работу. А Андрей просидел весь день дома, с мамочкой, которая утирала ему сопли и соглашалась с ним во всем. Самоотверженная женщина, она всегда была готова его поддержать. Но насколько же лучшим для самого Андрея было бы услышать: «Перестань раскисать, ты же мужик. Иди и подумай, чем ты будешь кормить семью!» К сожалению, на это Анна Сергеевна оказалась неспособна. Поэтому Андрей пил и жалел себя. Потом, много позже, я не раз думала, что это медленное самоубийство Андрея было равносильно мечтам маленького мальчика о том, как настанет время, все оглянутся и поймут, что его больше нет, и сразу расстроятся, пожалеют и позовут обратно, но будет поздно.
– Ты никогда уже не будешь ученым! – сказала я ему, когда он впервые напился в одиночестве, прямо у нас дома, на кухне. – Но неужели же ты вообще больше ничего не хочешь, кроме этой долбаной бутылки? Какой же ты слабак!
– Ты ничего не понимаешь! – ответил Андрей.
Впоследствии он многократно это повторял. В разных формах и на разные лады. И сегодня тоже.
Он так и не бросил пить, хотя и нашел некоторый баланс между собственным разумом и этой анестезией для самолюбия. Его позвали преподавать, и это было единственное, чем он согласился заниматься. Я радовалась, что он снова возвращается к жизни, хотя это уже нельзя было назвать прежней жизнью. Я радовалась, потому что относилась к Андрею как к больному ребенку. Чего с него взять, лишь бы дитя не плакало. И не мешало мне работать.
– Тебя ведь устраивает, что у меня все так плохо? – спрашивал он, заглядывая мне в глаза. – Я всегда могу забрать Мишку или сходить в магазин. Пока ты будешь пропадать на работе!
– Я не для себя это делаю! – отвечала я. Хотя понимала, что вру. Я делала это именно для себя. Но кто ж ему мешал измениться? Я, что ли? Нет, просто это очень легко – давить на жалость.
Вот я никогда не испытывала жалости к себе. То есть никогда до сегодняшнего дня. Потому что я думала, что нет на свете такого испытания, против которого я окажусь бессильна. Или, если быть еще более точной, мне казалось, что мир справедлив сам по себе, по определению. И раз он так все расставил по местам, выдав мне умного, помешанного на космосе мужа и сварливую, помешанную на сыне свекровь, – в этом тоже есть какой-то невидимый замысел. И надо только подождать, чтобы увидеть его. Распознать, сложив все пазлы по местам. Если есть проблема, будут и силы, чтобы ее решить.
– Работай!
– Конечно!
– Рожай.
– Не вопрос.
– Войди в положение, ему сейчас тяжело.
– Уже вошла. Уже несусь делать так, чтобы ему стало легче. Совсем легко. Все беру на себя.
– Относись к нему с уважением...
Стоп! В этом месте проблема. Женщине трудно относиться с уважением к мужчине, который отказывается сопротивляться своей беде. Я помогала, понимала, выстаивала очереди, неслась от метро домой, таскала Мишку в школу, тяжелые сумки домой. Я все делала, но уважение я где-то потеряла. По дороге. Его больше нет, извините.
А теперь я смотрю на Андрея и понимаю, что он это чувствовал. Знал. Может, именно это он имел в виду, когда говорил, что я просто перестала его любить. Ну да, так он же и сам перестал себя любить. А что должна была делать я?
И вот, словно в насмешку надо мной или чтобы показать, что не стоит быть столь самонадеянной, я сама теперь испытывала мучительную, острейшую жалость к себе. Андрей снова стал сильным, стал очень сильным, только теперь он уже не завоевывает космос – он воюет со мной. А я растеряла все боезапасы, забыла все пароли и страшные тайны. Я повержена, побеждена, и единственное, что может хоть как-то ранить моего бывшего мужа, – это мой прыжок из окна? Да, возможно, но я-то этого совершенно не хочу. Я уже понимаю, что никто из тех, кого я хотела бы задеть своим поступком, не пожалеет обо мне и не испытает мук совести. А все те, кто будет искренне рыдать по мне, – их я ни за что на свете не хотела бы заставить страдать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65