Вышла. Хлопнула дверью. Краем глаза успела заметить, что мама плачет. Страстно захотелось вернуться и броситься маме на шею. Но тогда придется завтра вставать рано утром и одевать белое платье. А это теперь невозможно. Я встала около трамвайных рельсов, которыми было изрезано все Строгино и набрала Петечкин номер.
– Петечка?
– Привет, дорогая. Ты как? Я волнуюсь ужасно, – радостно прощебетал он. У меня все внутри сжалось от ужаса.
– Я тоже, – искренне, совершенно искренне сказала я. Я не виновата, что он не правильно истолковал мои слова.
– Я так тебя люблю, – теплым голосом сказал Петечка. Мне захотелось повесить трубку, вернуться в дом и нацепить платье.
– Я тебя тоже. Но свадьбы не будет, – на выдохе брякнула я.
– Что? Я тебя не расслышал.
– Все ты расслышал. Свадьбы не будет. И лучше не спрашивай почему. Я такая стерва, но я не буду портить тебе жизнь. Я тебя не люблю.
– Что?! – только и смог выдавить он.
– Повторить? – любезно спросила я. Петечка замолчал. Потом вдруг спросил:
– Это из-за него?
– Из-за кого? – удивилась я.
– Из-за твоего женатого козла. Я знаю, что он приходил. Что он тебе напел? Имей в виду, он наверняка все врет!
– И ты знал? – чуть не задохнулась от возмущения я. Петечка еще что-то орал. И, кажется, клялся в любви, но я уже не слышала. Я повесила трубку. Потом, подумав, я ее вообще отключила. И выбросила в помойное ведро около остановки трамвая. Для надежности, а то еще потянет снова его включить. Потом я достала из рюкзачка жвачку и долго ее жевала, старательно пытаясь сменить вкус непонятной горечи на мятный. А потом села на трамвай и поехала. В целом, нельзя сказать, чтобы мне было плохо. Собственно говоря, в какой-то степени мне стало даже хорошо. Теперь можно было спокойно работать, не боясь того, что Света меня заставит уйти с работы в шесть часов, что было просто неприемлемо. И замуж можно не выходить. Ура. Маму вот только жалко, но ведь она сама, в конце концов, мне рассказала про Бориса. Значит, чувствовала, что не все так славно с этой свадьбой, как может показаться на первый взгляд. Покатаюсь на трамвае, вдруг мозги заработают и придумают что-то, что поможет мне вернуть Бориса. Вот ведь, блин. Оказывается, что у меня по-прежнему только этим голова и забита.
Глава 6.
Черт из табакерки
Не было бы счастья, да несчастье помогло – золотые слова для таких как я, потому что, хоть я оказалась в двусмысленном положении, при куче проблем и без сотового телефона, сидящей посреди трамвая, крутящего по кругу Строгино от конечной до конечной, мне вдруг захотелось улыбаться и плясать. Примерно на втором круге. К третьему я уже натурально улыбалась. В лабиринте судеб никогда нельзя быть ни в чем уверенной, в этом я убедилась еще в раннем детстве. Если, например, тебе ставят двойку по поведению, это совсем не факт что плохо. Хотя с виду это и ужасно, потому что дома придется стоять и краснеть, пока папа будет напряженно переговариваться с мамой в кухне, пытаясь понять, по чьей вине я выросла такой.
– Это все ты! – будет громко шептать он. – Я всегда говорил, что ей надо больше дисциплины. Больше порядка!
– Я не знаю, что бы из нее выросло, если бы ты принялся ее муштровать, как своих рядовых! – оглушительно шипела мама, вкладывая в слова все возмущение, на которое только была способна.
– И что? Оставить все как есть? Пусть и дальше творить что пожелает? – взывал к разуму папа. После чего меня без чего-нибудь оставляли. Например, без воскресного пикника на лесополосе, где все бы весело жарили на огне сосиски, насаженные на прутик. А папа бы там позволил себе расслабиться и выпить лишнего, после чего все бы принялись уговаривать его, пьяного, не буянить и спокойненько доехать до дома. Сомнительное удовольствие, потому что мой папашка пьет мало и редко, отчего закалки, что очевидно, никакой.
– Из-за острова на стрежень! На простор седой волны! – пел бы он, раскидывая в такт пению руки. Прохожие бы весело оглядывались и шушукались.
– Перестань, – пыжилась бы и скакала вокруг него мама. А Ларик бы сосредоточенно делал вид, что он не с нами.
– Вы-ы-плывают распис-с-с-ные Стеньки Разина челны, – допел бы папа. А я бы задорно ему подпевала, потому что обожала, когда папа перебирал лишнего. Как и все военные, он был насквозь пропитан субординацией, выслугой лет и офицерской честью, которая приучила его по возможности мало думать самому, а побольше слушать, что прикажет вышестоящий командир. Только при алкогольном опьянении он был способен выражать собственное индивидуальное мнение, проявлять инициативу и показывать темперамент.
– Ты просто прелесть! Спой еще, – подзуживала его я, чтобы потом наслаждаться жизнью вместе с ним. В такие дни мы с папой становились ближе, чем когда-либо. Поэтому если меня грозили оставить дома за то, что я пыталась расплавить стеклянную колбу в кабинете химии (потому что хотела попробовать выдувать стекло), я, конечно, начинала грустить. Кто бы порадовался, если бы в субботний день ему надо было сидеть дома и учить какие-то уроки. Но потом оказывалось, что родня уехала на пикник, забрав с собой исчадье по имени Ларик, а мы с Ленкой безнаказанно весь день перемеряли мамины тряпки, слушали музыку и разглагольствовали о мироздании, вечности и судьбе. Так что было еще неизвестно, кто из нас лучше провел время. Папа, которому не с кем было петь, мама, которой пришлось в одиночку дезактивировать папин задор, Ларик, которому некого было подкалывать и дразнить или мы с Ленкой. Наказанные, которым было так хорошо, словно в наказание их на денек отправили на курорт. Вот примерно такое чувство охватило меня на третьем круге трамвая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79