Там стоял бежевый диван, маленький журнальный столик и телевизор. Первый этаж включал в себя еще две комнаты и ванну. Все в офисных ровных тонах, везде на полу мягкий ковролин бежевого цвета.
– Nursery, – с придыханием сказал Лайон, показывая мне эти совершенно пустые комнатки. Я потянулась к словарю. Оказалось, что это он про детские комнаты. Надо же, с таким умилением. Радует хотя бы то, что жилищных проблем у моих детей не будет. Однако больше всего меня согрел второй этаж нашего таунхауса (потому что все-таки справедливости ради надо отметить, что это был не отдельно стоящий дом, а слепленный с длинной линией таких же трехэтажных строений сектор). Самая обжитая, самая меблированная часть дома. Большая белая (и почему только у них тут все белое) ванна выходила прямо в спальню, тридцатиметровое помещение с большими окнами, большой кроватью и большими встроенными шкафами. Зеркало на стене Лайон купил, видимо, исключительно для женщины, которую мечтал здесь поселить.
– For beauty, – махнул рукой он. Я представила, как расставлю здесь все свои баночки и кремчики. Буду каждое утро принимать душ, не ожидая, пока Ромка выпрется из ванны в своих дебильных наушниках. Буду постригать газон. Буду… Примерно на этих мечтах я ненадолго прилегла отдохнуть на двухметровую кровать. Я не хотела ничего такого, даже не стала снимать с кроватки плюшевое покрывало. Как-то так, само собой отрубилась. Видимо, биологические часы вконец обалдели от происходящего и просто криком велели мне «СПАТЬ».
Проснулась я около двух часов. Сначала я долго не могла понять 2:00 чего показывают электронные мерзавцы на тумбочке. Потом выглянула в окно и решила, что для двух дня слишком темно. Я походила по дому туда-сюда. Попила воды. Порассматривала санузлы, потрясающие своей чистотой и кондовостью. Никаких деталей на соплях. Никогда, даже через десять лет, не понадобится дергать этот унитаз за железочку, приподнимая фаянсовую крышечку, чтобы спустить воду. И через десять лет кнопка будет чинно делать это сама. Да и краны вряд ли будут требовать замены прокладок с частотой, соответствующей женским критическим дням.
– Ты где (where are you?), – послышался сверху голос Лайона. Он, в трусах и тапках высматривал меня в темноте.
– Я здесь. Вышла попить водички, – отозвалась я.
– Иди ко мне, – скомандовал Лайон. Видимо, право и возможность иметь в своем доме свою собственную женщину в свободном доступе, будила Лайоново воображение. Я пошлепала исполнять супружеский долг, а потом долго лежала в темноте, ожидая рассвета под храп моего супруга. По моим биологическим часам еще в 2:00 было утро. Спать я больше не смогла.
В таком режиме я ночевала около двух недель. По каким-то внутренним причинам зависимость от российского времени не хотела вышибаться из меня никакими средствами. Самое позднее, до чего мне удавалось дотянуть, было 6:00 по нашим электронным часам в спальне. Я и так и эдак обходила спальню стороной, но мой организм спокойно отключался и на диване в living-room, и на стуле в кухне, если уж совсем не было других вариантов.
– Мы с тобой не можем даже вместе поужинать! – злился Лайон. Я думаю, на ужин ему реально было наплевать. В конце концов, он и до меня как-то решал этот вопрос, а вот спать с бесчувственным телом, которое ничего не хочет по определению, кроме сладких снов, он задолбался.
– А что я могу? – разводила руками я. Честно говоря, жизнь в четырех стенах, пусть даже и очень красивых, и с выходом на газон, начинала казаться мне скучноватой. Если бы я могла, я спала бы круглосуточно.
– Тебе надо чем-то заниматься, – предположил Лайон.
– Да чем тут можно заниматься? Тут никто не понимает ни одного моего слова! – возмущалась я. – Даже ты говоришь со мной только по-английски!
– Но ты писала, что хорошо владеешь языком! – возмущался в ответ он. Я прикусывала язык и затыклась. Не объяснять же ему, тем более теперь, что я вовсе и не переписывалась с ним. А хорошо владел языком скорее Полянский. Эта сволочь, не могу и не желаю даже имени его произносить. Даже думать. Из-за него я теперь наслаждаюсь прогулками в парках и бездельем.
– Не так уж плохо это и звучит, – приструнила я себя. В целом, пара приятных моментов в моем пребывании тут все же была. Во-первых, теплый и влажный климат Вашингтона не требовал вооружения шерстяными рейтузами, свитерами и телогрейками. В конце января я судно чувствовала себя в легком пальтишке и шарфике на шее. Во-вторых, на лицах прохожих светились улыбки. Просто появлялось ощущение, что улыбки прилепляли к их лицам с самого рождения и не отлепляли никогда.
– Как ты?
– Я прекрасно! Великолепно! Потрясающе! – неслось со всех сторон. Хотелось верить, что в ближайшее время я зарожусь этой бациллой и тоже буду бегать в полной уверенности, что жизнь прекрасна именно у меня и именно тут. В-третьих, оказалось, что Вашингтон разбит на небольшие райончики – городки, типа наших Люберец, только лучше. Мы жили в квартале Fall-Church, что в переводе означало что-то типа Осенняя церковь. Красиво и романтично. И действительно, район был очень хорош. В его центре стояла чудная церквушка (т.е, костел, извиняюсь), которая давала некоторое одухотворенное настроение. Таунхаусы красиво очерчивали дороги, по которым неслышно скользили машины. Их было немного. Трассы и автомагистрали гудели где-то за пределами Fall-Church, а у нас были тротуары, газоны и небольшой парк.
– Кто это? – завизжала я, когда Лайон впервые повел меня в парк выгуливать. Я чувствовала себя совершенно также, как домашний пуделек, потому что как бы я не чувствовала себя в обществе Лайона, гулять без хозяина не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93