Предчувствовала? У нее что-то такое было? Спросить не посмел: мама есть мама, представить ее любящей и страдающей женщиной никто из ее детей не мог.
Сашка Башкиров встретил Жана, как всегда, шумно и энергично.
- Партию в шахматы? - с ходу предложил он и, не дожидаясь ответа, схватил со стола коробку.
Маленькие голубые глаза Саши весело блестели, высокий лоб завершала лихо торчавшая вверх шевелюра. Он был подвижен, как ртуть, его интересовало все на свете, он всех безотчетно любил, всегда готов был отдать свою зубную пасту, крем для бритья, хлеб, молоко - да все, что на этот момент у него имелось, - и все на журфаке и в общежитии тоже любили его.
"Что с ним такое?" - мимоходом удивился он, глянув на Жана, бросил коробку на стол и выдвинул еще идею:
- Сбегаем в Лужники? Там, говорят, пожар - на пол-Москвы. Поглядим, а?
- Какие шахматы? Какой пожар? - вяло ответил вопросами на вопросы Жан. - Как у тебя все просто... Через три дня я уезжаю.
- Куда? - вытаращил глаза Сашка.
- Домой. В Париж.
- Вот те на! - удивился Саша. - А факультет?
- А то у нас нет факультетов!
- Ну ты даешь!
Даже Сашка не смог подыскать слова, чтобы выразить свое изумление.
- Париж... - задумчиво протянул он и замурлыкал всем известную тогда песенку Ива Монтана. - Если б ты мог пригласить меня к себе в гости, я бы, кажется, отдал все... А вообще-то все мечтают увидеть Париж.
- Не все, - пришлось признать Жану. - Есть девушка, которой мы не нужны - ни я, ни Париж.
Саша перестал носиться по комнате, остановился, развернулся и воззрился на Жана.
- Это ты, что ли, о Лизе?
Он вдруг понял.
- Так ты из-за нее уезжаешь?
Жан, сидя на кушетке, понуро молчал. Потом поднял голову, взглянул на друга, и такая затравленность была в его коричневых добрых глазах, что Сашка ахнул.
- Ну вы и дурни! - воскликнул он.
- Дурни? - не очень понял Жан.
- Дурачки, - разъяснил Сашка. - Разве же это метод?
- А что - метод? - с надеждой спросил Жан.
- Ну-у-у, я не знаю!
Саша озадаченно проехался пятерней по своей всегда взъерошенной шевелюре. Конечно, он не был экспертом в сложнейших делах любви - да и кто в них эксперт, разве что Казанова? - но ведь его спрашивали, значит, следовало отвечать. Он надул щеки, с шумом выдохнул воздух.
- Я бы остался, - решительно рубанул он рукой воздух. - Остался бы и боролся.
- За любовь бороться нельзя, - возразил Жан. - Не можно.
- Еще как можно!
Сашка снова забегал по комнате, засыпая Жана примерами из мировой классической литературы. Опуская финалы - почти все они были почему-то печальны, - он рассказывал исключительно о борьбе героев и героинь за то, что им казалось счастьем, судьбой. Жан слушал и не слушал. Он видел перед собой Лизу.
- Знаешь, - перебил он Сашу на самом интересном, как тому казалось, месте, - а если я полечу в Сочи? Смогу я ее найти? Ведь у вас есть - как там ее? - прописка, и я знаю фамилию.
- Прописка-то есть, но в частном секторе...
Сашка принялся объяснять Жану наши удивительные порядки и то, как все или почти все их обходят, хитрят и обманывают родное государство, потому что иначе фиг-два проживешь! Жан опять-таки не очень слушал, уловив главное: Лизу найти почти невозможно.
- Никто еще не смог определить, что такое любовь, - разглагольствовал между тем Сашка.
- По-моему, любовь - это то, что всегда плохо кончается, - неожиданно выдал свое, не очень-то справедливое определение любви Жан.
История с Лизой сделала его взрослым. И пессимистом. Правда, на время.
Сашка, разумеется, возмутился и ринулся в бой, отстаивая чисто советское понимание любви как единение душ и сердец. "А близость? Когда два тела сливаются в одно, и такая нежность и страсть, и ты весь принадлежишь своей женщине? Ты забыл про тоску нашего тела, друг", - подумал Жан, но спорить не стал.
- Прости, я хочу спать, - неожиданно сказал он и вышел.
В своей комнате повалился в чем был на кушетку и мгновенно заснул. Проснулся среди ночи от холода. Принудил себя встать, вытащил белье из стоявшего у стены ящика, разделся, лег, укрылся зеленым пушистым одеялом и так пролежал до утра, глядя невидящим взглядом в окно - черное, затем серое, розовое и наконец алое: встало солнце. Он смотрел и на стенку и сначала не различал ее, потом она проявилась, как фотопленка, окрасилась розовым цветом, яркое солнце осветило ее и всю комнату. "Да, она не приедет". Жан понял это так ясно, словно кто-то шепнул ему в самое ухо.
Он встал, оделся и, не позавтракав, не выпив даже чаю, поехал в свое посольство. Не позволяя себе задуматься, подавив колебания, чуть ли не страх, поговорил с клерком.
- Вам повезло! - сверкнул жемчужными зубами клерк. - Заболел наш атташе, и мы еще не успели сдать его билет на Париж. Соберетесь за день? Зато полетите в первом классе. И без доплаты. Давайте сюда ваши бумаги! Давайте, давайте, ну что же вы?
- Спасибо, - выдавил из себя Жан, ужасаясь всему, что наделал.
Он вышел в тихий переулок, полный листвы, тени, покоя - дипкорпус умел выбирать здания! - и поехал назад - прощаться с Сашкой, со всем, что было его родным домом, к чему прикипело сердце, как он понял это сейчас! И еще он написал письмо Лизе, полное горечи, любви и упреков.
"Но если ты решишься, то сообщи мне! - взмолился в конце письма. - Наш поэт Превер..." Волшебные строки Превера Жан написал по-французски, как помнил, не совсем точно. Он был словно в бреду. Не очень-то понимал, что делает. Сашка только шумно вздохнул, когда Жан вручил ему письмо для Лизы.
- Может, останешься? - без всякой надежды спросил он. - Ты ведь делаешь глупость.
- Не смей! - тонко вскричал Жан и стукнул кулаком по столу так, что задребезжали стаканы, из которых они пили на посошок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73