Как сверкал на солнце мокрый асфальт, каким золотым был высоченный шпиль университета, взметнувшийся в безоблачное юное небо!
Сев у окошка, рассеянно поглядывая на уплывающие назад елочки, Лиза стала думать о переводе, но думалось почему-то о Жане и о себе. Если бы он приехал... если б она уехала... А как же тогда туристы, которых она так любит? И главное - переводы! Диплом тоже важен, но переводы - она это вдруг поняла - гораздо, неизмеримо важнее. "Так и у нас были бы переводы", сказал бы Жан. "Там, у вас, я отошла бы от русского языка, - ответила бы ему Лиза. - Стихия языка другого - дома, на улицах, на работе - захлестнула бы меня, я бы в ней утонула..."
Так, споря с Жаном, уговаривая себя, что все в конце концов получилось правильно, хоть и грустно, она и доехала. Вышла, щурясь от солнца, шагнула в сторону и сразу же налетела - или на нее налетел, чуть не сшиб ее - на высокого, худого, даже тощего парня. Он тоже смотрел, прищурившись, в небо, на солнце, да еще тащил под мышкой огромные, в рамах, картины, перевязанные растрепанной толстой веревкой, и они, эти картины, загораживали левую сторону тротуара и всех, кто там был, а как раз по этой стороне и шагала Лиза.
- Ох, простите!
- Ах, извините!
Оба нагнулись, чтобы поднять сползшую к тротуару картину, оба подтянули ее вверх, взглянули друг другу в лицо и тут же друг друга узнали. Синие-синие глаза, невозможно худая шея, прямые костлявые плечи.
- Лёня, - изумленно протянула Лиза. - Леонид... А где же ваши усы? И борода?
- А я их сбрил к чертовой матери! Девушки в претензии: колются.
Девушки... И главное, во множественном числе... "А тебе-то что?" одернула себя Лиза, но внутренний строгий окрик не помог совершенно: почему-то ей стало больно, ее это почему-то касалось. Какие синие у него глаза! И эта жуткая худоба, выпирающие ключицы, поношенное пальто, непокрытая голова, волосы с проседью... Сколько же ему лет?
- Простите, - он заглянул Лизе в лицо. - Забыл ваше имя.
Опять больно. А почему он, собственно, должен помнить?
- Лиза.
- У меня плохая память на имена, - виновато объяснил художник. - Но облик ваш, вообще вас всю я запомнил и часто о вас вспоминал.
"Вспоминал? Меня?" Радость охватила Лизу, боли как не бывало: улетела, испарилась в сияющей синеве его глаз, в синеве весеннего неба.
- Я даже писал вас. - Он переложил тяжелые картины в правую руку.
- Меня? - растерялась Лиза.
- Ну-у-у, не совсем вас, - стал объяснять художник, - но ваш образ, типаж, эту вашу странную легкость...
Быстрым движением руки он обрисовал в воздухе ее контур. Лиза неподвижно стояла перед ним, прижимая к груди портфель - может, чтобы унять бешеный стук сердца? Она смотрела в его глаза и тонула в них, пропадала... Что с ней творится? Или это день такой - синий-синий, или живущие в ней строки Джебрана?
- Ну, мне пора, - с трудом сказала она. - В девять лекция.
- Хотите, покажу мои работы? - Он будто не услышал ее слов. - Здесь недалеко, на Кропоткинской, мне дали подвал, нежилое помещение.
Какой подвал? Кто дал? Что значит "нежилое"? Он там живет?
- А лекции? - машинально спросила она.
- Пошли! - сказал он и крепко сжал ее руку.
Они шли молча, удаляясь от преданной ею alma mater, шли зачем-то к нему, в какой-то подвал - само слово пугало, - к его картинам, ее образу, запечатленному в них, и Лиза старалась попасть в такт широкому шагу Лёни, но, конечно, не попадала, а он тащил ее к себе в берлогу как свою собственность, да она и была его собственностью: сколько набросков он сделал с этой зеленоглазой колдуньи - не видя ее, по памяти, сколько раз на нее сердился - когда то взгляд, то осанка от него ускользали, сколько раз любовался ею - когда получалось... И вот она рядом - та, которую он рисовал, рисовал, рисовал, - и теперь уж он ее не отпустит.
3
Подвал впечатлял прежде всего широченной, наводящей на грешные мысли тахтой, а уж потом картинами, мольбертом, вкусным запахом красок, лампой на длинном шнуре, зарешеченным окном во всю стену. Лёня задернул тяжелые шторы, зажег свет.
- Располагайтесь.
- Спасибо, - неуверенно сказала Лиза и положила на стул портфель. Здесь прохладно.
- Сейчас согреемся!
Быстрым движением руки Лёня включил камин - загорелось, затрепетало искусственное красное пламя; сбросил на тахту пальто, хотя у двери стояла высокая деревянная вешалка; не спрашивая, стал расстегивать на Лизином пуговицы, но расстегнул только две; махнул худой длинной рукой, в три огромных шага пересек мастерскую.
- Идите сюда! - позвал Лизу.
Он стоял у картины, задернутой маленькими шелковыми шторками.
Лиза подошла нерешительно.
- Да вы не бойтесь, - резко сказал Лёня. - В обе стороны - раз!
Шторки разъехались под его нетерпеливыми руками, и Лиза невольно вскрикнула, увидев себя. Она летела куда-то вдаль, оторвавшись от земли, босая, сдуваемая ветром, подняв в отчаянии руки. Летели, сливаясь с небом, почти прозрачные волосы - никогда не носила Лиза такой прически; в широко распахнутых огромных глазах застыл мучительный, неизвестно к кому обращенный вопрос; маленькая нежная грудь просвечивала сквозь зеленоватый хитон; розовыми, как у ребенка, были длинные ноги с изящными, тоже розовыми ступнями.
- А теперь идите сюда, - нетерпеливо позвал ее Лёня.
Он был уже в другом конце студии, у другой картины, и там тоже была Лиза, только уже не в печали, а в радости - сияющая, счастливая, на цветущем лугу, и на голове у нее был венок из ромашек.
- Почему? - прошептала Лиза. - Почему я?
- Не знаю, - отрывисто ответил Лёня. - Это было как наваждение, сон, от которого требовалось освободиться. Я все видел и видел вас - грусть в ваших глазах, ваши удивительные волосы, дурака Артема рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73