Я полагал, что пытаюсь взбесить Олимпийцев, хотелось ему крикнуть. Они бы ничего не сделали. Они бы продолжили игнорировать его.
«Ты думаешь, что Эшлин это тоже кара от Титанов?» поинтересовался Люциен.
Он стиснул челюсть.
«Да». Конечно же, она была карой. Он обдумывал это ранее: время ее прихода, то как она околдовала его разум и разожгла его желания, но полагал, что это устроили Олимпийцы. «Должно быть титаны привели Ловцов прямиком к нам, зная что те используют Эшлин и то, как она повлияет на меня».
«Ты не проклинал богов до того, как Аэрон был призван. Тем более, ты еще не проклял их, когда Эшлин впервые появилась перед моими камерами», уточнил Торин. «Они не могли наперед знать того, что мы скажем или сделаем».
«Не могли? Возможно, они и не присылали ее, но они должно быть как-то используют ее». Ничто другое не объясняло силы его чувств к ней. «Я о ней позабочусь», мрачно добавил он, но каждый мускул его тела окаменел, умоляя забрать слова обратно. Он не забрал. «Я позабочусь обо всех них».
Парис смерил его хмурым взглядом.
«Как?»
Он угрюмо ответил.
«Я убью их». Он творил и худшие вещи. Почему не добавить это в список?
Потому что я не чудовище. Сделай он это, он превратиться в Насилие. Он будет ничем не лучше духа внутри себя, существуя с одной целью: причинять боль.
Все же это он накликал эту чуму на их дом; ему и исправлять. Хотя сможет ли он уничтожить Эшлин? Он понял, что не желает узнавать ответ.
«Ты не можешь убить этих четверых в комнате Люциена», так же угрюмо произнес Аэрон. «Титаны приказали мне сделать это. Кто знает, как они отреагируют на неточное исполнение своих приказов»
«Я слышу вас, больные ублюдки», раздался из-за двери женский крик. «Убейте нас, и Богом клянусь, я убью вас всех».
Новая временная пауза для действий и речей.
Губы Рейеса искривила ухмылка.
«Невозможное деяние, но мне почти бы хотелось увидеть ее попытку».
Женские кулаки забарабанили по двери.
«Выпустите нас! Выпустите нас, слышите меня?»
«Мы слышим тебя, женщина», сказал Рейес. «Уверен, что и глухие также услышали тебя»
Рейес, самый серьезный из них, выдал шутку, и это обеспокоивало. Лишь в крайних обстоятельствах он прибегал к юмору.
Это был кошмар. После веков постоянного однообразия, Мэддоксу неожиданно предстояло допрашивать женщину, а затем уничтожить ее, прежде чем она и дальше могла быть использована против него. Ему надо спасать друга от выполнения немыслимого приказа. И ему предстояло умиротворить богов. Богов, к которым он даже не знал, как приблизиться.
Эти Титаны были неведомыми созданиями. Если он попросит о милосердии и они прикажут совершить нечто гнусное – что он откажется сделать – ситуация определенно ухудшится.
«Почему бы мне к ним не притронуться?» предложил Торин, возвращаясь к компании. Его глаза были такими же яркими и зелеными, как и у девушки в комнате. В то время как ее были наполнены злостью, его глаза утопали в отчаянии. «Если они умрут от болезни, никому не придется брать этот грех на душу». Кроме Торина.
«Нет», сказал Аэрон в тот же миг, когда закричал Парис. «Нет, черт побери».
«Никакой болезни», согласился Люциен. «Начнись она, и уже будет невозможно ей управлять».
«Мы спрячем тела», решительно произнес Торин.
Люциен издал новый вздох. «Это не сработает, и ты знаешь это. Болезнь всегда распространяется»
«Болезнь!» закричала девушка. «Вы собираетесь инфицировать нас? За этим вы притащили нас сюда? Вы отвратительные, ненавистные, прогнившие куски…»
«Тихо», приказал другой женский голос. «Не зли их, Дани»
«Но, бабушка, они…»
Их голоса отдалились. Девушку, очевидно, оттащили от двери. Мэддоксу пришлась по вкусу ее храбрость. Она напомнила ему Эшлин, то, как она стояла пред ним в камере и требовала задрать его рубашку. Ей хотелось сбежать – желание ярко виднелось в ее глазах – но она не сбежала. Простое воспоминание заставило его кровь закипеть, а тело – напрячься. Она даже погладила его рану, вызывая в нем к жизни нечто. Нечто, чего он не понимал.
Нежность, возможно?
Он отрицательно мотнул головой. Он будет сопротивляться этому чувству до последнего вдоха – который произойдет примерно через тринадцать часов, криво усмехнулся он. У него не было, не будет, нет нежности к Наживке или к божественной каре, или чем бы она ни была.
В доказательство этого – увидев в следующий раз, он возьмет ее грубо и быстро, погружаясь…погружаясь… Она будет стонать и выкрикивать его имя. Ее бедра будут сжиматься вокруг его талии и… Нет, нет. Картинка сама нарисовалось в его голове, меняясь, чтоб порадовать Насилие.
Она будет лежать на животе, упираясь руками и коленями. Ее прекрасные волосы будут каскадом спадать по изящной спине, и он сгребет их в охапку, подергивая. Ее шея изогнется; ее губы раскроются во вздохе наслаждения-боли. Он будет отступать и продвигаться внутрь ее плоти – горячей и влажной. Тесной. Да, она будет теснее кулака. Его яички будут шлепать по ее ногам.
Когда я наконец-то заполучу Эшлин в свою постель, я буду нежен. Помнишь?
Эта мысль была проигнорирована. Она будет молить о большем, и он даст ей это. Он…
«Это начинает надоедать». Аэрон толкнул его, впечатывая в стену. «Ты тяжело дышишь и вспотел, а твои глаза начинают мерцать красным пламенем. Готовишься взорваться, Насилие?»
Образ Эшлин, обнаженной и возбужденной, исчез – и это взбесило духа, который намеревался выпрыгнуть из Мэддоксовой шкуры и напасть. Мэддокс осознал, что и он рычит, жаждя снова увидеть ее в мыслях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101