– Нет, не думайте так плохо об Анатолии! – пролепетал Сергей, потрясенный словами Розалии.
– Как же мне жить теперь? Как я могу любить его, если он целовал меня и желал моей смерти? Обнимал и подталкивал к пропасти?
При этих словах Розалия вдруг захрипела и затряслась. Прекрасное лицо её перекосилось, глаза вылезли из орбит, изо рта пошла пена. Она сделала несколько судорожных вздохов и грузно упала на пол. Её тело несколько раз изогнулось в конвульсиях и замерло неподвижно. Сергей, замерев от ужаса, смотрел на девушку, по коже которой стремительно разливалась смертельная бледность.
Все, что последовало потом, смешалось в один долгий и тягучий сон. Мать и горничная бессильно метались около девушки, будучи не в состоянии ей помочь. Сережа, спотыкаясь в темноте от отчаяния, бежал за доктором. Доктор, финн, учившийся в Петербурге, спокойный и неторопливый, выразил некоторое неудовольствие оттого, что его вырвали из постели и чуть ли не бегом поволокли к припадочной. Он осмотрел больную и заявил Желтовским, что дело плохо и что им следует сообщить родне барышни о неизбежном и близком конце. Случай престранный, непонятный, и жизни в этом теле почти нет, она стремительно исчезает. Уходя, доктор сказал, что, ежели что вдруг переменится, послать за ним. Случай, повторил лекарь, для медицины редкий, интересный, непонятный.
Александра Матвеевна уговаривала сына прилечь и отдохнуть. Она вызвалась дежурить около больной. Но Сергей отказался наотрез.
– Нет, мамочка. Позволь мне остаться с ней. Уж если ей и суждено уйти теперь, так пусть я буду рядом с ней, пусть ей не будет страшно от одиночества!
– Сережа, может, ты мне все-таки объяснишь, что все это значит? Что кроется за всеми этими разговорами, твоими визитами к Анатолию?
– Позже, мама, не сейчас. К тому же, это не моя тайна. Не настаивай!
– Я не понимаю, что за странные недомолвки, тайны, интриги в нашем доме! – с некоторым раздражением произнесла Александра Матвеевна и тотчас же прикусила язык, поняв, что сказала лишнее.
– Это семейная традиция, сочинять истории и скрывать тайны. Не так ли, маман? Впрочем, и об этом тоже потом.
Когда Александра Матвеевна ушла, Сергей опустился на колени перед кроватью Розалии и взял её за безжизненную руку. Слабый свет лампы освещал бледное лицо девушки, заострившийся нос, темные сбившиеся волосы. Но даже эти явственные признаки надвигающегося небытия не умаляли её красоты. Наоборот, в её чертах проступило нечто неведомое, неземное, магическое. Сергей прикоснулся губами к каждому пальчику. Так мать на морозе отогревает заледеневшие ручонки ребенка, отдавая им тепло своего дыхания. Вот и он надеялся передать ей часть своей жизни, своего тепла. Он вглядывался в лицо Розалии, и у него перехватило дух от мысли, что скоро оно исчезнет во мраке могилы и он никогда, никогда не испытает счастья поцелуя этих губ. Он мотнул головой, отгоняя навязчивое желание. Странно, губы были еще живы. Розовые, полные. Он наклонился, голова закружилась, все поплыло перед глазами. Не так он мечтал лобзать её, не на смертном одре, а в жарких и страстных объятиях. Поцелуй был долгий, бесконечно долгий. Если бы он мог отдать в этот миг, в этом поцелуе Розалии свою жизнь, он сделал бы это с великой радостью.
Потом он упал рядом. Нет, не произошло чуда воскрешения, как в сказке о мертвой царевне. Сережа застонал, заскулил от нарастающего отчаяния.
– Роза, моя Роза, мой прекрасный цветок! Не уходи! Пусть ты принадлежала другому, это для меня не значит ничего! Я люблю тебя, я люблю, люблю! Ты моя жизнь! Не умирай, не покидай меня! Господи! Верни её! Яви свое чудо, яви свою милость! Она так молода, так красива! Господи! Оставь её мне! Как я люблю тебя, моя Розалия!
Сережа стенал, стоя на коленях у кровати. Подушка пропиталась его слезами. Он мял простыни, рвал на себе волосы, метался как раненое животное.
Греми теперь гром, он бы не услышал. Один звук только значил для него – дыхание любимой, её голос. Он не видел и не слышал того, что происходило за порогом комнаты. Александра Матвеевна, закрыв рот руками, чтобы не закричать, молча припала лбом к дверному косяку, не в силах видеть отчаяние и мучения сына.
Уже давно наступила ночь, свет луны едва пробивался сквозь плотную темень. Над домом бесшумно и мягко парила узорчатая тень. Сова плавно кружила над крышей, потом над неосвещенной дорожкой к калитке. Казалось, она раздумывает. Вот она полетела прочь, ан нет, вернулась. И снова давай порхать. Круги её полета становились все меньше и меньше. Наконец она устроилась в глубине ветвей напротив окон и замерла, уставившись на дом огромными немигающими глазами.
Глава пятнадцатая
Рассвет еще только набирал силу, как у дома Желтовских появилась двуколка Боровицких. Горничная тронула за плечо измученного ночным бдением Сережу, которого под утро сморил сон. Он вскочил как ужаленный, полагая, что час Розалии пробил. Но одного взгляда на тело несчастной было достаточно, чтобы понять, что все осталось по-прежнему. Это и давало призрачную надежду, и продлевало адовы мучения. Заспанная горничная позвала его на улицу, где дожидался человек от Боровицких. Он доставил от Полины Карповны письмо для Александры Матвеевны, пакет и коробку для госпожи Киреевой. Сережа мгновение поколебался, но потом вскрыл пакет на имя гувернантки. В холодно-вежливой форме ей отказывали от места, с приложением невыплаченного жалованья. Вероятно, в коробке находились вещи гувернантки.
– Подожди меня, голубчик, – стараясь сохранять спокойствие, попросил юноша. – С тобой поеду к твоим хозяевам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66