- Нет, не для тебя, - произнес у моего плеча голос, голос Котты.
Я встала. У меня не было никакого желания смотреть, как возбуждается
в огненном мраке жажда крови. Мы прошли средь теней к палатке и
проскользнули внутрь.
- Если б они тебя обнаружили, девушка, - сказала она мне, - тебя бы
ждали побои и, наверное, чего похуже. Даже дочь Сила должна прятать глаза
в отцовской палатке, когда они покончат с ней.
- Когда они будут драться? - спросила я.
- Завтра. На рассвете. Это мужское дело.
Я рассмеялась.
- Я тоже дралась и убивала, Котта. Это дело дураков, а не мужчин.
А затем я застыла, сидя как каменная, ибо до меня дошла великая
истина, вырвавшаяся из моих же уст, словно ее изрек кто-то другой. Я и в
самом деле убивала, и не только мечом, но также и мыслью. Я в своей
гордыне убивала и ранила, и из-за этого моя Сила покинула меня. В тот миг
это сделалось для меня совершенно очевидным.
Я очистила голову и прошептала: "Что же я наделала?"
Котта ничего не сказала. Она забрала у меня шитье и принялась
распарывать его.
Через некоторое время я сказала:
- Я тоже слепая, Котта.
Меня не волновало, поверила она мне или нет. Из моих уст потянулась
медленная череда слов, в которых запутанно смешались Дарак и Вазкор, Асрен
и Асутоо, Мазлек и Маггур, Сиркуникс и Театр военных действий. Она не
могла понять, но почувствовала во мне потребность выговориться. Когда я
умолкла, она тоже молчала. Мы тихо сидели час с лишним в темной палатке, в
то время как снаружи в красном мерцании глухо топали воины, призывая своих
богов и возбуждая гнездившуюся в них жестокость.
После этого я улеглась спать на одеяла, и вот тогда-то она и
заговорила со мной, словно наш разговор не прерывался.
- А теперь и я тебе кое-что расскажу. Котта родилась слепой - это
было в последние годы отца Эттука. Для крарла слепая бесполезна, как
бесполезен мальчик-калека, ибо он не может воевать. Слепая в некотором
смысле еще хуже, ибо она может родить слепых детей, и поэтому я не могла
перейти к какому-то мужчине, если бы тот захотел меня, чего ни с кем не
случилось. Но мне позволили жить, потому что я быстро научилась трудиться
и могла делать большинство дел ничуть не хуже, а то и лучше, чем зрячие
женщины. И я научилась выхаживать больных и помогать женщинам рожать, и
поэтому я стала полезной. А теперь скажи мне, эшкирка, почему ты говоришь,
что Котла слепая?
Я лежала в темноте и ответила, словно она подтолкнула меня:
- Котта не слепая.
- Да, - согласилась она. - Но Котта смотрит не сквозь два отверстия в
голове, которые люди называют глазами. Котта смотрит внутрь, и там есть
все. Я не знала, что я слепая, пока мне не исполнилось десять. И когда мне
сказали, я не поняла, ибо я могла _в_и_д_е_т_ь_, и думала, что все видят
так же, глядя внутрь, а не наружу, - она распорола мое шитье по ткани и
начала заново. - Какого цвета эта ткань? - спросила она меня.
- Синего.
- А вот что такое синее? Я никогда не видела синего. Но я видела
цвета, которые ты тоже никогда не видела, как и все, смотрящие наружу. Я
поворачиваюсь к небу и вижу птиц, но не такими, как видят их люди.
- У тебя в палатке, - тихо произнесла я, - когда я сняла маску, -
какой ты увидела _м_е_н_я_, Котта?
- Нечто, чего я никогда не видывала раньше. Положи ладонь в
прохладную воду, когда день жаркий. Вот что я увидела.
- Котта, - резко сказала я. - Я безобразна, я страшнее всякого
безобразия; неужели ты этого не увидела?
- Для тебя и для других - возможно, - отвечала она. - Но для Котты -
красива. Красотой, какой я раньше не видывала. Красотой, подобной огню,
хоть и не горит.
- Твое внутреннее око ввело тебя в заблуждение, - уведомила я ее.
За палаткой наступила тишина. Я поднялась с одеял и вышла спать под
открытым небом, свернувшись среди камней, поддерживая руками ноющие груди.
Ее слова мучили меня, и я убежала от нее.
Как горько, что она видела так хорошо, и все же так обманчиво. А
завтра будут драться.

4
Я проснулась поздно, окостеневшая и замерзшая, несмотря на греющее
солнце, и с ощущением дисгармонии - то ли в мире, то ли во мне самой,
этого уж я не знала.
Я вышла в стан. Костры не горели, хотя от ритуала прошлой ночью
осталось много пепла. Бродячая коза надменно уставилась на меня. Царило
молчание. Это было странным; кроме козы и меня здесь, кажется, больше
никого не было, и все же я чувствовала чье-то присутствие. Я пробиралась
по неровной почве, еще больше перепаханной топающими ногами, кругом
валялись оторванные кисточки и виднелись лужицы крови - следы совершенного
ими воинского жертвоприношения, словно недоставало им человеческих
смертей. Я добралась до ближайшей палатки, подняла полог и заглянула
внутрь. Палатка пустовала. Я пересекла дорогу, уже созданную женщинами,
ходившими взад-вперед с кувшинами к небольшому водопаду, протаптывая
дублеными подошвами тропу. Еще три палатки, и в каждую я заглянула, но
никого не нашла. Я добралась до водопада, где из пятнистой от лишайника
скалы бил в постоянном хрустальном течении ключ, но никаких кувшинов и
никаких признаков, что сюда сегодня приходили, я не обнаружила. По коже у
меня поползли мурашки. Я много раз оглядывалась через плечо. Может быть, я
проспала вторжение и захват? И все же, если их захватили, то почему я не
услышала ни звука? И не встретила никаких признаков насилия?
Что-то толкнуло меня в бок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176