Растаявшие глыбы льда срывались на тропу, бегущую меж причудливыми вершинами. Галька летела из-под ног, проносясь по склону более шестидесяти футов, пока не останавливалась на каком-нибудь выступе внизу. Через час такой дороги путники стали спускаться, их обступили холмистые склоны. Вскоре снова начался дождь, но никто не обратил на него внимания. Такова была здешняя жизнь.
Облачения жрецов Ках были самыми яркими вещами, которые когда-либо видели в Ли: разноцветные, коричнево-красные и охристо-желтые, украшенные отшлифованными латунными дисками, костяными ромбами и бусинами из молочной смолы. Одеяние Верховного жреца было отделано еще и перьями, а во время обрядов в храме он надевал маску в виде птичьей головы. Но женщинам не разрешалось присутствовать при совершении обрядов. Исключение составляли только храмовые шлюхи, которые принимали в них участие.
Орбин купил свинью из храмового загона и пошел внутрь посмотреть, как ей перережут горло на алтаре. Иногда, после длительного воздержания зимних месяцев, Орбин мог зайти к одной из святых девиц. Наблюдая за его поведением, когда они шли мимо окон, где две или три из них, как обычно, сидели на виду, Тьиво поняла, что на этот раз так и будет. Пока вершилось жертвоприношение, она смирно стояла среди коротких колонн. Она не видела особой разницы между этим обрядом и забоем свиней в конце осени, тем более что мясник, который приходил к ним на ферму, обучался в храме.
Когда свинья умерла и ее кровь обильно пролилась, Орбин что-то сказал жрецам, после чего они вместе ушли в тень за алтарем. Теперь Тьиво могла приблизиться к богине.
В помещении витал резкий запах крови, но в храме он не отталкивал Тьиво, ибо являлся неизъяснимым символом как жизни, так и смерти. Она остановилась в трех шагах от алтаря, так что ее башмаки испачкались в крови, перелившейся через край стока. Тушу забрали, чтобы разрезать на куски. Из кровавой лужи на полу в глаза Тьиво и в ее сердце глядела Ках.
Женщины не могли приносить богине дары или жертвовать животных. Они не владели имуществом, а попытка принести что-нибудь тайком расценивалась их мужчинами как воровство. Лишь одним женщина могла заслужить благоволение Ках — выносить ребенка. Так совершали приношение женщины.
Богиня, на гладком каменном теле которой сотни лет назад высекли лицо и груди, лоснилась от благовонных масел, смешанных с кровью, дым искажал черты ее лица. От дыма, крови и благовоний она почернела, хотя, как все верили, в этой смеси и была ее сила. В неверном свете масляных ламп глаза богини, сделанные из темного янтарного стекла, казались полными жизни.
Молодая женщина не говорила ни слова. Она просто стояла, позволяя Ках заглянуть в себя и все увидеть. Ее благодарность была ее единственным даром. Ведь сам по себе любой дар — лишь знак благодарности. Тьиво и не думала просить о помощи и защите. Богиня — это сама Жизнь, а жизнь защитит ее так же, как отыскала ее.
Закончив общаться с богиней, Тьиво вышла из храма на террасу. Спокойно усевшись под небольшим навесом напротив окон храмовых шлюх, она стала ждать Орбина.
Тот вышел напряженный и мрачный, каким всегда бывал после близости. Он сказал Тьиво, что намерен встретиться в пивной с несколькими крестьянами, но успеет вернуться так, чтобы попасть домой засветло.
— А ты поброди, — кивнул он. — Может, сменяешь на что-то путное грязь со своего подола. А то, если будешь сидеть здесь, тебя примут в святые девицы. Ты и так уже растолстела, скоро станешь, как они, лентяйка.
Он вернулся из пивной много часов спустя, и когда они пустились в обратный путь, уже стемнело. Дождь хлестал по скалам наотмашь, как меч. Теперь, на пути вверх, Тьиво шла впереди, освещая путь Орбину. Он спотыкался и ругал ее.
Когда они добрались до дома, Орн спал, а старуха сидела в мокром кресле. Орбин, протрезвев по дороге назад, разозлился, ударил Тьиво и выругал ее за полную бесполезность, назвав жирной тупой сукой.
Именно в этот день он впервые заметил, что она начала полнеть в талии.
Тьиво хотелось, чтобы ребенок лежал низко. Ее мать считала это верным знаком, что родится мальчик.
Год начался с возвращением солнца. Наступили теплые дни. Золотое сияние накрыло долину.
Начали подходить мужчины, желающие получить работу. Договорившись с хозяином, они шли в небольшой неопрятный лагерь в конце пастбища.
Выводок кур бродил по двору, старательно выклевывая что-то из травы, как и прочие выводки, бывшие до него.
В день начала пахоты Тьиво встала за два часа до рассвета, чтобы напечь хлеба для работников. С рассветом Орбин вошел в комнату и, поставив Орна к стене, вколотил ему, какие звуки он должен издавать, как стоять и двигаться на поле перед посторонними людьми. Орн, сначала пытавшийся усвоить его урок, под конец испугался.
Тьиво поставила на стол кашу и хлеб, и Орн тихонько начал есть. Когда она наклонилась, чтобы покормить старуху, Орбин подошел к ней и шлепнул по боку.
— Что это? — Тьиво посмотрела на него и опустила глаза. — Я спрашиваю, что это? Отвечай!
— Что, Орбин-хозяин?
— Этот огромный комок плоти. Это брюхо.
Тьиво сосредоточилась, запихивая ложку жидкой каши в рот старухе.
— Я жду ребенка, — обронила она.
Орбин едва не задохнулся от ярости.
— Ты беременна? — прошипел он. — Каким образом? Дай-ка я догадаюсь.
Тьиво утерла губы старухи.
— Кто это сделал, ты, грязная гнилая кобыла? — Орбин схватил Тьиво за волосы и встряхнул.
Тьиво подняла глаза — черные глаза искайских Висов, заглянувшие в глаза Ках.
— Брат-хозяин, это был мой муж, — ответила она.
— Орн?! — воскликнул Орбин, заходясь гневом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126